Гость: Томас Гарза, профессор Техасского университета
Сева Новгородцев: Эти позывные впервые прозвучали в эфире Русской службы Би-би-си 8 ноября 1987 года, то есть 32 года назад, и это была, конечно, революционная передача, поскольку впервые в эфир выходили люди без всякой бумажки. Они говорили свободно, можно сказать, импровизировали, но что еще более скандально они открывали в эфире бутылку вина и разливали ее всем участникам в настоящие стеклянные стаканы, с тем, чтобы в эфире прозвучало настоящее стеклянное чокание, что мы сейчас и продемонстрируем с коллегой, с профессором Томасом. Ваше здоровье!
Томас Гарза: Спасибо. И за вас!
СН: Коротко скажу, почему вино. В 1987 году Горбачев боролся с алкоголизмом. И лучший метод, который он придумал, был уничтожение виноградников. В Крыму, и в других местах, на Кавказе, виноградную лозу, которая росла десятилетиями, может быть, столетиями, убирали большими бульдозерами. Некоторые люди даже самоубийством жизнь кончали, потому что это была трагедия их жизни. И для того, чтобы противопоставить этому варварскому процессу самих себя, мы попросили бутылку вина в эфир. И кроме того, была идея создать некоторое подобие дженльменского клуба английского. Это значит, что джентльмены сидят, выпивают, но не напиваются пьяными. То есть процесс потребления вина должен быть цивилизованным, и мы хотели, так сказать, стать роль-моделями, то есть показать пример.
ТГ: Прекрасная традиция, мне нравится очень.
СН: Англичане согласились, и потом, в течение 19 лет, на каждую передачу приезжала тележка из ресторана, со стеклянными бокалами, и привозила две бутылки вина. Я помню, в первый раз мы спросили: «А зачем две?» -- они говорят: «Ну, одну вы будете пить в студии, а другую в аппаратной сидит техник. Он же не может сидеть смотреть на вас, как вы там распиваете вино!» И поэтому мы в течение 19 лет потом одну бутылку ставили в студию, другую отдавали в аппаратную, и техник, как правило, одну бутылку сам выпить не мог, и поэтому в конце передачи он извиняющимся голосом говорил: «Извините, didn’t quite manage» -- и мы несли бутылку ночнику, который ее допивал. Ну а теперь, когда вы знаете предысторию вопроса, и почему вино было в эфире, можем говорить о чем угодно.
ТГ: Отлично, отлично! Для меня, конечно, огромная честь, действительно...
СН: А для нас-то какая честь!
ТГ: Я столько уже знаю про вас о вас и всё-таки, конечно, всегда есть какие-нибудь вопросы, какие-то темы, которые еще не совсем развернуты, скажем так. И очень хотелось бы поскольку я сидел и слушал с большим интересом вашу лекцию на днях два дня тому назад были вопросы, которые я, к сожалению, просто не успел задать. Первый: вы, наверное, знаете у нас появилось новое поколение среди нашей молодежи: любители рока, рок-музыки, особенно благодаря фильму «Богемская рапсодия», Bohemian Rhapsody, как у нас говорится, то есть это не только про группу Queen, но есть очень хорошие кадры концерта Live Aid 1985 года. Я помню этот концерт очень четко. И то, что группа советская, «Автограф», появилась в первый раз в прямом эфире. Мы все так боялись! Я помню, что мы сидели, и там говорили: «Через буквально две-три минуты уже будет группа в прямой трансляции, из Москвы, «Автограф», и вы всё увидите». А мы думали, что нет, ни в коем случае, никак, такого не будет никогда. И вдруг было. Так что для них, наших новых студентов они теперь даже понимают, что такое Live Aid, что это было как мировое событие и в Лондоне, и у нас в Филадельфии тоже было я в то время учился в Филадельфии... И вот у меня такой вопрос: поскольку вы уже были в Лондоне, какое у вас было впечатление. Wembley Stadium, да?
СН: Ну конечно, да, вся страна поднялась, собирали деньги... Но я вам про «Автограф» могу отдельно рассказать. Они когда приехали, естественно, связь с Би-би-си тут же была установлена, я с ними встречался. Главный человек там был такой Дмитрий Ситковецкий, гитарист. Он, вообще, по-моему, на скрипке учился играть. Это, вообще, очень музыкальная семья. И его дядя, Ситковецкий большой симфонический дирижер, с которым я тоже встречался и делал передачу. Так вот, «Автограф» тогда были как бы разрешенной советской группой, потому что они играли все очень профессионально, музыка была гладкая, бесконфликтная, они там что-то такое за мир пели, или там «Спасем мир», или что-то в таком духе, поэтому идеологически они были приемлемы и для советской стороны, и для принимающей стороны тоже.
ТГ: «Мелодия» их публиковала...
СН: Да. Но группа не просуществовала долго, потому что потом, когда рынок в 1991 году стал открытым, они стали никому не нужны, потому что для рок-н-ролльщиков от них пахло старой советской властью, худсоветами. Ситковецкий этот Дмитрий, по-моему, потом переехал в Соединенные Штаты, и занимался торговлей музыкальными инструментами видимо, импортом из Америки.
ТГ: Как интересно!
СН: Я с ним встречался пару раз. Он записал замечательный компакт-диск, называется Zello, который я использовал потом в своих передачах для оформления звукового ряда. В общем, такая вот семья, такая вот судьба.
ТГ: А эту песню, которую они исполняли, «Нам нужен мир», если не ошибаюсь, они сами выбрали?
СН: Скорее всего, какой-нибудь композитор им написал.
ТГ: Для этой программы?
СН: Советские композиторы очень защищали свою территорию. Они не любили самодеятельных авторов, и если ты хотел бесконфликтно существовать, то нужно было брать песни из Союза композиторов. Ну, во-первых, они, конечно, всегда профессионально написаны. В них, может быть, не было искренности, и поэтому для открытого рок-н-ролльного рынка эти песни «не стреляли», как говорят русские. Это, в общем, социальный заказ. И все понимали, что Советский союз, еще со времен Сталина, каждый день призывал к миру, но в то же самое время три раза в день готовился к войне, понимаете? Поэтому была такая шутка: «Мы будем бороться за мир так, чтобы камня на камне не осталось!»
ТГ: Великолепно просто! А как в то время поскольку вы все это видели своими глазами как это вам показалось, что советский ансамбль, советская группа, играет в прямой трансляции?
СН: Мне было интересно, потому что связей тогда с Советским союзом еще не было. Перестройка только начиналась, только первые шаги. Поэтому я встретил как бы своих товарищей-музыкантов, с которыми, если бы жизнь сложилась иначе, я бы, может быть, по гастролям бы ездил. И мне было важно окунуться в этот музыкантский климат, по которому я испытывал ностальгию. Я не ностальгировал по Советскому союзу, по географии, по тем местам, где я жил или учился, у меня это всё прошло. Но музыкантского общества мне не хватало. Потому что когда музыканты в группе едут по большой, и довольно враждебной для тебя, стране, где ничего не организовано, где плохие гостиницы, где дует из окон, где дурные рестораны, где ты можешь отравиться в одно мгновение, где всё неустроено музыканты держатся вместе, как семья. Они поддерживают друг друга шутками, им нужно вместе трястись в каком-то вонючем поезде, или в фанерном автобусе марки «Кубань», по ухабистым дорогам на концерт и так далее... Поэтому этого вот климата музыкантского братства мне не хватало. Я с ними встретился, и, конечно, мы с ними разговаривали в этом ключе, как музыканты с музыкантами. А что касается восприятия с английской стороны, то мне нравилось, что Боб Гелдоф, который всё это затеял, в прошлом недавнем был панк, он принципиально не причесывал себе голову, ходил с всклокоченными волосами, и со своим ирландским акцентом говорил «Give us money! Give us money!». Он мне нравился в этом смысле. И им это, конечно, удалось, потому что они собрали тогда не помню сколько денег, но больше миллиона, что в 1985 году были значительные деньги.
ТГ: Да, и со стороны Англии, и из Америки, всё это вместе, даже еще в течение года еще капали эти деньги.
СН: Но вы правы в том смысле, что для рок-музыкантов этот Live Aid с миллиардной аудиторией стал колоссальным трамплином, толчком, потому что весь мир обратил внимание, что это не только музыканты, а что они еще как бы социально озабоченные люди, что им не всё равно, что у них есть совесть, что они хотят помочь голодающим в общем, это было очень полезное для всех событие.
ТГ: Интересно очень, спасибо, спасибо. Интересно, что именно в то время, в то же самое время, в 1985 году вы об этом тоже говорили на вашей лекции об этих телемостах, space bridge, как у нас их называют. Я помню прекрасно, как наш Фил Донахью и еще советский Владимир Познер вели эти встречи. Было в то же время если я не ошибаюсь, опять-таки в Кембридже это наш Кембридж, около Бостона, -- Бостон-Москва между женщинами в обоих городах. Тема была «Женский вопрос», скажем так. И вот там была если опять-таки не ошибаюсь эта знаменитая фраза «У нас в Советском союзе, у нас в СССР, нет секса». И конечно, весь мир хохотал, поскольку... Ну, это очевидно, всё понятно. Вопрос такой: для вас вы уже провели целую лекцию по теме «Секс, наркотики и рок-н-ролл» -- естественно, это наш Sex Drugs and Rock’n Roll такое выражение, такая фраза, что у нас в Советском союзе нет секса что это значит? Что именно она имела в виду?
СН: Во-первых, товарищ Сталин был большим пуристом в жизни...
ТГ: Это точно...
СН: ...он не терпел никакой разнузданности, и поэтому при Сталине были жестокие, почти средневековые, законы. Если женатый мужчина имел какую-то интригу на стороне, и жена шла и докладывала в партийную организацию, что он ей изменяет, его вызывали на партийное собрание, могли исключить из партии, уволить с работы, и вообще он имел большие неприятности. Есть такой анекдот из этого времени: мужчину вызывают в партийный комитет, и говорят: «На вас жалуется жена, что вы не исполняете супружеские обязанности». Он говорит: «Я не могу», ему говорят: «Почему?» -- «Я импотент», а ему партийный секретарь говорит: «Прежде всего вы коммунист!!». Он даже не понял, что такое «импотент», в голову не приходило. И я застал еще ту средневековую, почти испанскую инквизицию по поводу общественной морали. Это начало меняться, конечно, в начале шестидесятых годов, когда пришла с Запада секс-революция, а из страны под названием Венгрия в Советский союз стали завозить первые противозачаточные таблетки под названием «Инфекундин». Я, помню, шутил по этому поводу потому что я был женат на татарке тогда, и татарская тема была мне близка я говорил, что «Инфекундин» придумал татарский доктор Инфекундинов. Но вот эти первые таблетки раскрепостили тогда молодых девушек конечно, только в столичных городах Петербург там, Москва, дальше всего этого дело не пошло. Я помню, когда я в эмиграции впервые попал в Рим, а потом мы поехали в Неаполь, а потом мы поехали в Геркуланиум, и там этот город, засыпанный пеплом среди прочих раскопок там были древние публичные дома, лупанарии. И в этих лупанариях мы, советские эмигранты, увидели то, что сейчас называется порнографией: различные картинки, позы, и я помню, что я в письме написал, что Древний Рим, и эти раскопанные, погребенные под вулканом эти люди, они в плане сексуального развития находились впереди современной Рязанской области, Курской губернии и так далее. Потому что советские люди были задавлены, ничего этого не было известно, поэтому культура личных отношений, и семейных, из-за этого очень страдала, как мне кажется. Хотя, может быть, я и не прав, потому что с раскрепощением нравов и семьи стали рушиться, раньше были семьи покрепче.
ТГ: Для вас такие темы я имею в виду программы Би-би-си были запрещены? Или вы в то время или сейчас можете выбрать что угодно с точки зрения тем?
СН: Би-би-си, как большая корпорация, в каком-то смысле слегка напоминает Советский союз...
ТГ: Именно...
СН: ...а именно они вас, как продюсера, как редактора, учат и воспитывают профессионально, до такой степени, что вы сами знаете точно, где находятся рамки. Скажем, опытный редактор в советское время даже не задумывался, что можно пускать, что нельзя это было у него как шестое чувство.
ТГ: А кто определяет эти рамки, где они находятся?
СН: Ну, начиная с общего принципа. Скажем, на Би-би-си а Би-би-си начиналась в 1946 году, русское вещание и тогда же джентльмены, которые заправляли всем вещанием, они определили принцип: что можно критиковать идеологию, можно критиковать деятельность правительства, но на личности переходить ни в коем случае нельзя. Поэтому принцип Би-би-си этот до сих пор сохраняется, а если вы включите советское телевидение, то там они друг друга просто без конца кроют: «а ты там идиот, ты жулик», и так далее. Вот это совершенно находится за рамками дозволенного на Би-би-си. Поэтому если ты знаешь четко producer’s guidelines, то ты можешь свободно, с точки зрения русских, довольно рискованные темы поднимать. Но это будет в рамках того, что на Би-би-си и в корпорации дозволено. И примерно то же самое было с советской стороны. Как я всегда шутил, «Что у вас можно, то у нас нельзя. А что у вас нельзя, то у нас можно». Потому что ты в эфире можешь личные комментарии любые делать...
ТГ: Интересно поскольку вы говорили про Советский союз, а потом Англию вы чувствуете какую-нибудь разницу между Соединенными Штатами и Англией в этом смысле?
СН: Понимаете, освобождение женщины, которое было провозглашено сразу после революции, привело к странным таким вещам: почти все врачи, во всяком случае детские, были женщины, были типичные женские профессии, которых американцы даже себе и представить не могут. Например, штукатур и маляр это была женская профессия. А штукатур это жуткая работа, потому что надо этот цемент или штукатурку... Поэтому были тетки с мощными руками, которые всё это делали. Или, скажем, железная дорога. То, что у вас в Америке посылали людей, chain gang, вот эти вот slippers делать это всё делали женщины у нас, это была женская работа. Поэтому освобождение женщины оборачивалось порой такими вот странными гримасами профессиональными. Но в общем и целом женщины чувствовали себя уверенно. Например, учителя начальных классов почти все были женщины. Половина учительского состава были женщины, в музеях очень много было женщин всегда, в театре на обслуживающей стороне, и так далее и тому подобное. Поэтому вопроса о равенстве прав с мужчинами не возникало, потому что женщины как бы достаточно имели поля для своей деятельности, и даже слишком много потому что в маляры мужчины не шли, а всегда только женщин посылали.
ТГ: Но это не вопрос о деньгах, опять-таки, что это разные зарплаты для такой же работы, или...?
СН: Мне кажется, в Советском союзе вопроса разницы зарплат не возникало, потому что есть такое понятие, как штатное расписание. Если вы учитель младших классов, то у вас есть ставка, она для всех одинаковая. Женщина или мужчина это не имеет никакого значения. В Советском союзе не было рынка рабочей силы, поэтому все работали, и зарплата в принципе была довольно-таки однородная, одинаковая. Если в сегодняшней Америке разница между самой низкой оплатой и самой высокой, исчисляется, может быть, в тысячных коэффициентах, то в России это было пять. Директор завода получал 500 рублей, инженер получал 100. Ну, правда, уборщица могла получать 60. Но, в принципе, разброс был не такой уж и колоссальный. Конечно, бедные люди или бедные инженеры завидовали директору, но они завидовали только в пять раз, а не в тысячу.
ТГ: Интересно. Но изо всех этих щекотливых тем, какая была ваша любимая, скажем, на вашей программе? Вот, скажем, начался разговор, и вдруг возникла тема...
СН: Мы начинали в 1987 году, и мои любимые гости были, как я их называю, знаменитые исторические предатели.
ТГ: Кто это? СН: Гордиевский, Олег Антонович, у которого замечательная совершенно история. А второй человек это автор многочисленных военно-исторических книг Виктор Суворов. Настоящее его имя Владимир Резун, который был офицером ГРУ в Австрии, и который бежал по своим внутренним... У них там были какие-то неприятности в ГРУ, и одна группа начинала поедать другую, и он просто, так сказать, спасался от всего этого, от внутренних разборок, и он бежал в Англию. Но с ним было очень сложно, потому что на нем было два смертных приговора. ГРУ предателей не прощает, и он знал, по примеру Пеньковского и других людей, что за ним охотятся. Меня с ним познакомил Буковский. И мы договорились, что я поеду к Буковскому домой, где будет встреча с Суворовым. Буковский жил в Кембридже тогда. Я жил в Лондоне. Я заранее вышел из дома, сел в машину а машина не заводится: у нее то ли аккумулятор сел, то ли стартер не работает, я не знаю я звоню Буковскому, говорю: «Машина сломалась, еду поездом, возможно, опоздаю». И вот я приехал, наконец, в Кембридж, пришел к Буковскому. Там в саду сидит Суворов и нервничает. И он мне сказал, первая фраза: «Послушай, Сева, в нашем деле или ты приходишь вовремя, или не приходишь никогда». Поэтому на встречи с Суворовым я больше никогда ни на минуту не опаздывал. Он мне объяснил, что в военной разведке есть правило: если у вас встреча с агентом каким-то, или с кем-то, скажем, в 11 часов вы приходите в это место в 10, ходите петлями, смотрите, не просматривает ли кто-нибудь район, нет ли слежки и так далее, уходите, приходите, запутываете и так далее. Поэтому уж если ты час ждал, ты в настоящий момент будешь стоять секунда в секунду. И я с Суворовым, конечно, потом только так и общался. С Суворовым была очень щекотливая ситуация по смыслу его речи и по смыслу его книги. Он тогда впервые написал «Аквариум», и мы с ним впервые «Аквариум» обсуждали, он еще был не издан, я читал его только в рукописи. Суворов применил к анализу начала Второй мировой войны... А, это не «Аквариум» мы обсуждали, а «Ледокол», простите... Он применил к анализу Второй мировой войны правила и методы анализа ГРУ, а именно: они все натренированы обращать внимание на мелкие незначительные детали, которые буквально валяются у всех под ногами, но собрать их воедино в общую картину никто не может, потому что это специальная техника военной разведки. Например, перед началом войны отслеживали цену бараньих шкур на европейском рынке, и было известно, что шкуры эти в цене не поднимаются. Это значит, что их никто не покупает. Это значит, что немцы теплых полушубков себе шить не будут. Это значит, что они собираются войну закончить буквально в три-четыре месяца, и если затянуть немцев в русскую зиму, они все замерзнут и помрут. Вот так это и было всё сделано. Это всё было благодаря военной разведке. И вот Суворов, используя всю эту методику, набрал целый ряд исторических свидетельств, доказывающих его теорию о том, что Сталин первым готовил упреждающий удар, что было подготовлено почти миллион парашютистов, что были сделаны легкие танки, которые могли снимать гусеницы и ехать по европейским дорогам на колесах, что у западных границ были сосредоточены вагоны и поезда на узкой колее, для Европы, что немцы нашли больше ста тысяч офицерских хромовых сапог, в которых армия, войдя в Европу, должна была выглядеть щеголевато, и так далее, и тому подобное. И вот Суворов из всех этих мелочей собрал совершенно другую картину. Его теория шла в полном разрезе и в полном противовесе к существовавшей тогда установившейся и академически поддерживаемой теории о том, что Гитлер нарушил договор, и так далее. И когда я пригласил Суворова, у нас на службе ходили люди, которые верили традиционной истории и говорили: «Кого он выводит в эфир?! Какой-то танковый офицер, самозванец, который хочет переписать историю? Мы тут читаем академика Волкогонова (и прочие имена)!» Против этого были все: и академия российская, и академия английская. Потому что, как вы знаете, ученые если они потратили половину жизни на написание книги в каком-то ключе, они менять свое мнение быстро не будут. И у меня был конфликт тогда скрытый, английский такой конфликт. Я работал из дома, и в ту субботу должен был состоятся выход в эфир Суворова, в живой эфир, а живой эфир сказано слово, его назад не вернешь. С мотоциклистом директор Русской службы прислал мне записку о том, что «личность неоднозначная, теории, которые он высказывает, не подтверждены, и поэтому я просил бы снять его с эфира». На что я Дэвиду ответил а я тогда жил в английской семье, чувствовал себя англичанином и плевать я хотел на его мнение я ему написал: «Дорогой Дэвид, конечно же, я готов учесть Ваше мнение, но я сниму эфир только в том случае, если высказанное Вами в записке является официальной позицией Би-би-си». Он, конечно, забоялся такое сказать, потому что это было его личное мнение, и Суворов вышел в эфир. Если вы возьмете первое издание «Ледокола», то в предисловии он с благодарностью вспоминает команду «Севаоборота», потому что мы пробили этот лед книга «Ледокол», и мы ему лед пробили, он вышел в эфир, и всё остальное стало уже историей. И я горжусь тем, что я как бы не прогнулся перед начальником и поступил, быть может, неосмотрительно...
ТГ: Вы сказали, что он не только один раз был...
СН: Он потом был у нас девятнадцать раз.
ТГ: Серьезно?!
СН: Он приходил со всеми новыми книгами. Он потом писал...
ТГ: Но это был ваш выбор, чтобы он был несколько раз?
СН: Конечно, потому что у него этот «Ледокол» разошелся в России тиражом более 10 миллионов.
ТГ: Конечно! Конечно!
СН: И все последующие книги тоже шли миллионными тиражами. Поэтому, если ты приглашаешь такого гостя, то полстраны тебя сидит и слушает. На Би-би-си потом поняли, что это нормальная редакционная политика. Мы потом давали ему мягкие советы, чтобы он личных выпадов не делал, а рассказывал по сути, по фактам. Что он и делал. И мы с ним потом очень были дружны, и, в общем, до сих пор, когда мы по телефону разговариваем, он говорит: «Ледокол на проводе!»
ТГ: А кто вообще подбирает гостей?
СН: Это была моя забота. На «Севаобороте» это была моя головная боль. Я заранее раскидывал сети, искал, звонил в общем, вся неделя практически уходила на это. Но если совсем уже была пустая неделя и никого в Лондоне не появлялось, у нас всегда был запас, а именно письма слушателей. Это была у нас любимая передача, потому что мы могли сами отвечать на письма слушателей. Нас было три человека в команде. Я делал команду по принципу «Битлз», чтобы были разные все голоса, или «Белоснежка и семь гномов», знаете, там Grumpy, такой-то, такой-то...
ТГ: Sleepy, Dopey и так далее...
СН: Вот-вот. Я был нейтральный человек, который всю эту тему вел, потом у нас был Леонид Владимирович Владимиров (Финкельштейн по жизни), старый журналист блестящей подготовки, который там в лагере сидел, чуть не погиб, свирепый совершенно анти-сталинист, человек невероятной эрудиции и журналистского любопытства. Когда выходили новости, он, опрокидывая стулья, бежал к радио или к телевизору, чтобы послушать, что произошло. И вот с таким напором журналистским он жил всю жизнь, пока не умер в 91 год. А третий человек был мой друг, Алексей Леонидов в эфире, Лео Фейгин, ведущий джазовой передачи, который меня привез на Би-би-си. Я его любил за то, что он говорил красивым тенором и легко смеялся, поэтому у меня была гарантия реакции на какую-нибудь мою шутку, понимаете? А Леонид Владимирович был такой материалист, он никаких наших идеалистических позиций не поддерживал, и поэтому у нас был такой баланс: один материалист такой, из прошлого, человек, блестяще знавший Советский союз, я как бы вел общую тему, а Алексей отражал то, что происходит в Англии, у него была рубрика «Событие недели». Вот так мы существовали. Но когда мы беседовали с гостем, то они могли по мере необходимости вклиниваться, потому что я тоже всего не знаю, и я готов в общем вести разговор, но если речь касалась каких-нибудь исторических ссылок, то тут уж Леонид Владимирович был король. Мы про него шутили, что он был везде, и всегда. И на Северном полюсе, и когда взлетал Гагарин, то он стоял ему махал, и когда Гагарин опустился, он уже с цветами его встречал, и так далее. У Леонида Владимировича всегда были знакомые везде, во всех сферах, во все времена. Поэтому он мог говорить и о тридцатых годах, и о сороковых, и о войне... Но последняя деталь: он был как раз участник программы подготовки сталинских парашютистов. Он был заслуженный мастер спорта по прыжкам с парашютом, он совершил тысячу прыжков, поэтому, когда началась война, его тогда молодого еще студента взяли сразу, и он с парашютом прыгал к партизанам, и оттуда потом я не знаю, как они его вывозили, но вот он за линию врага надо над немцами было пролететь... Он рассказывал ужасные истории, я вам их пересказывать не буду, а то потом вы спать не будете.
ТГ: Вот этого не надо только! Интересно очень! Вы немножко говорили об этих письмах слушателей... Опишите, пожалуйста, ваших слушателей. Кто они такие?
СН: Слушатели начинались... Это были подростки, которым нужно было заказ сделать, или потом мы придумали викторину, чтобы они угадывали, а я им посылал пластинки, ну вот такое...
ТГ: Это еще в 70-е годы, или уже позже?
СН: Это началось, мне кажется, с самого начала 80-х. Первая передача по письмам вышла в октября 1979 года. И когда они поняли, что, во-первых, можно писать, во-вторых, что письма твои прочтут, и, в-третьих, что ты был в эфире, а потом я им посылал какие-нибудь подтверждения, там письмо с подписью...
ТГ: 15 секунд славы, да?
СН: ...да, или там пластинки потом стал слать... Так что народ тут же активно подключился. И по мере развития вот этого нашего эпистолярного жанра выдвигались вперед люди, которые писали смешно, разнообразно, остроумно понимаете? и тут уж появился слой, который всё чаще и чаще выходил в эфир, а люди, которые писали неинтересно, уже в эфир не выходили, понимаете? И так создался эпистолярный жанр со своими героями. А уж когда был «Севаоборот», это уж был конец восьмидесятых, почту начали пропускать, и люди, понимая, в каком жанре письма будут востребованы, стали нам писать вот так. Были очень смешные некоторые, очень остроумные...
ТГ: Например?
СН: Помню, нам написали люди профессиональные юмористы. В Екатеринбурге выходил журнал «Красная Бурда» -- он сейчас опять стал выходить, но это уже не те первоначальные остряки и я помню, мы со стульев падали, когда читали их письмо. Они говорят: «Вот мы пришли в музей, а там висят три картины. Первая: «Непорочное зачатие», вторая картина: «Непорочное зачатие в гамаке», и третья картина: «Непорочное зачатие стоя на лыжах».
ТГ: Всё ясно, всё ясно.
СН: В общем, вот такие вот люди.
ТГ: Здорово просто.
СН: Ну и, конечно, живость эфира. Во-первых, надо вспомнить, что «Севаоборот» был первой передачей в живом эфире. Сейчас, когда весь российский эфир живой, мало кто вспомнит, что это была калька, что это был template, что это был шаблон, по которому потом всё развивалось. Ну, во-первых, мы там пили вино, шутили, разговор был непринужденный, но достаточно подготовленный, потому что на первых передачах ход мысли был прописан мной с продюсером: «Он спрашивает вот это, а потом переходит к этому, и так далее». Приблизительно года два или три спустя я научился держать структуру всего часа в голове.
ТГ: Вроде ток-шоу?
СН: Это ток-шоу, да, но просто структуру ты всю уже помнишь. И мы играли музыку потому что или песни, или композиции, которые в тему входили, либо мы просто просили гостя, что он хочет услышать, и как это сопрягается с его историей. Так что там был и элемент музыкальный, и всё, и конечно, передача была очень популярной, пока ее не прикрыли в 2006 году.
ТГ: Как по вашему мнению, в чем заключалась ваша популярность, или популярность программы?
СН: Вы знаете, если вы соловья спросите, отчего он так красиво поет, он петь перестанет.
ТГ: Я понимаю. Вопрос такой... несправедливый, я знаю.
СН: Но секрет, в общем, состоит в том, что... Во-первых, я до этого был на гастролях 12 лет, и я понимал аудиторию: на что она будет реагировать, на что нет. Мне очень важно было не оставлять людей равнодушными. Затем, во время гастролей я насмотрелся на судьбы молодежи, и особенно молодых девушек, которые в провинции чувствовали себя совершенно ужасно. Это было почти как рабство. Мужики кругом, мачо-культура такая, все пьют, все девушек хватают руками, с ними уже не поспоришь, а в провинциальных городах большие сплетни: если она с кем-нибудь встречалась, весь город уж знает, и уже клеймо... И я наслушался жутких совершенно историй из женской жизни, поэтому я к ним тоже очень сочувственно относился, к молодежи. Поэтому я старался их развлечь, я старался им показать, что есть какой-то другой, дружеский, климат... В общем, я к ним относился, как к товарищам, и мне важно было, чтобы это было интересно и смешно не знаю почему, это, видимо, у меня с гастролей остался этот сильный импульс. Потому что каждую неделю я садился писать свои сценарии, и очень мучался потому что надо было придумать что-нибудь интересное и смешное, а я ни по возрасту, ни по жанру уже не в этой аудитории: мне уже было сорок лет там... за сорок... и вот я себя заставлял, и у меня остались десятки то, что я называю «амбарные книги» -- такая, знаете, barn book, знаете, такая здоровая, куда фермер записывает, сколько он пшеницы продал. Так вот я записывал туда все черновики, и что в голову придет, и так далее. У меня были какие-то заделы, и какой-то список возможных шуток...
ТГ: И такой-то архив еще сохраняется?
СН: У меня на полке стоит, да.
ТГ: Здорово. Это здорово.
СН: Ну у меня там всякие шутки... Например, совет электрикам: надо сделать прививку от удара током.
ТГ: Хороший совет, между прочим.
СН: Или малярам, есть хорошая краска: полосатая и клетчатая. Ну или тогда в моде были плакаты: какой-нибудь рабочий стоит и говорит молодежи: «Приходите к нам, ковать, там чего-то бить...» и у меня был проект такой: стоит бетонщик человек, который бетон льет и вот он стоит перед этим жидким бетоном, и говорит молодежи: «Сегодняшняя жижа завтра станет камнем!». Они, молодые, неоформившиеся они жижа, понимаете? Но они затвердеют, и они завтра будут руководить страной. Такой вот девиз бетонщика.
ТГ: А в настоящее время, как часто вы бываете сейчас в России?
СН: Сейчас такой уже сбор урожая. Даже уже не столько урожая, сколько уже торговля сухофруктами.
ТГ: Товарищ понимает...
СН: Родился новый жанр, дело было в Индии, штат Гоа. Там есть деревня Арамболь и длиннющий пляж длиной, я не знаю, в 5 километров. Туда ездят русские, зимовать. Приезжают каждую зиму тысяч двадцать человек. Там дешево, тепло, много русских, есть свой культурный центр, они устраивают концерты, танцы и всё. И вот туда... Но там музыка эзотерическая. Туда люди ездят, которые могут траву покурить, или йогой заниматься какой-нибудь такой вот индийской эзотерикой. Туда приезжал Гребенщиков из «Аквариума» -- приезжал один, или с каким-то одним музыкантом и когда концерт прошел, у них есть там такой культурный центр, Ash называется. Под открытым небом, на берегу реки, под деревьями, тепло, красиво, огоньки мерцают, какие-то художники рисуют волшебные картины во время концерта... И вот спросили Гребенщикова: «Борис Борисович, а вот кого бы нам еще сюда пригласить?» -- и Борис Борисович, почему-то, не задумываясь, ответил: «А пригласите Севу, он вам чего-нибудь тут расскажет». И мне организатор этот, Вася Аш, говорит: «Ты понимаешь, Сева, если гуру говорит что-то не задумываясь -- это надо выполнять». И они поэтому пригласили нас, мы с Ольгой поехали в далекую Индию, летели 10 часов, да, и там был концерт. Ну, первый концерт не сформировался, он был комом, но потом родился жанр, стало понятно, в какую сторону мне двигаться, и потом эти вот сухофрукты, которые мы назвали, они были уже в Болгарии, в Варне, Дюссельдорф, Берлин, Украина Харьков, Полтава а потом были гастроли недавние уже по России Москва, Санкт-Петербург и Екатеринбург. Причем российские гастроли организовывала уже профессиональная команда, владельца которой я знаю уже очень много лет, он молодым человеком его зовут Эд Ратников он молодым человеком приехал сюда, в Америку, и в Калифорнии работал с рок-группами как roadie таскал им ящики. Поработал несколько лет, изучил гастрольный бизнес, приехал в Россию, открыл свое агентство. Сейчас это супер-мега агентство, вот они сейчас привозят в Россию немецкую группу Rammstein. Количество зрителей 60 тысяч. Вы представляете, организационные какие у них задачи стоят? Так вот, они мне организовали эту поездку в Питер, Москву и Екатеринбург. В Екатеринбурге мы выступали в ельцинском центре. Это очень интересное здание, и ребята, которые приехали туда на концерт, наши все, они были под большим впечатлением от музея Ельцина, и очень даже были растроганы, потому что там есть какой-то эмоциональный очень сильный ряд.
ТГ: Интересно...
СН: Да. В Москве это был Центральный дом художника который, говорят, у художников отнимают сейчас и в Питере был знаменитый Дом культуры Газа... Ну, в общем, вот так вот родился жанр, и меня по жизни уже как-то дальше несет. А узнав, что есть такой жанр, подключаются и другие люди. Так что будем смотреть. Сейчас на Украине происходят очень интересные события, неизвестно, кого выберут, но ясно, что будет какая-то перемена политического климата и там есть люди, которые мне делали украинские гастроли, и они пробивают на телевидении телесерию, называется «Знакомьтесь, Украина!» -- когда, скажем, джентльмен из-за границы с претензиями на джентльменство будет ездить по разным частям Украины и знакомиться с тем, что скрыто для остальных. Я им еще предложил, что я буду активно изучать украинский язык во всех его региональных модификациях. Ну, там, несколько фраз, предположим. Ну в общем, вроде бы, канал согласился, но сейчас, поскольку выборы, на несколько дней всё это затормозилось. Это я просто хочу сказать, что горизонты открываются совершенно разные, и никогда не знаешь. Кроме того, у нас здесь есть и вы тоже будете с ним встречаться Сергей Панцирев, создатель и веб-мастер сайта seva.ru, где мы в конце концов открыли магазин, по принципу «плати, сколько хочешь». Есть рекомендованная цена скажем, аудио-книга может там стоить 9.99 но позавчера какой-то наглый человек купил эту книгу в трех копиях, заплатив 1 цент. Но мы не против этого, пожалуйста, принцип важнее. Но я даже не стал ему отвечать, обычные свои фразы «Спасибо за поддержку...», я думаю, «за копейку ты от меня письма не получишь!» Но это о чем говорит: у нас есть маленькая коммерция, потихонечку, книжечки продаются. Мы не связаны с издательством, книги все либо в электронном, либо в аудио-виде, скачал и слушай. Поэтому сколько купят, всё наше.
ТГ: Значит, всё по принципу «Платить, сколько хочешь?»
СН: Был человек из банка, большой фан, который даже заплатил какую-то сумму там с нулями. Один раз такое было, но... В виде подарка, знаете? Так что всякое бывает.
ТГ: И такой наглый вопрос: а вы видите в новом поколении молодых русских следующего Севу Новгородцева?
СН: Есть модный интервьюер, его зовут Дудь. Д-У-Д-Ь. Он нравится молодежи тем, что он задает непристойные, прямые, наглые вопросы, типа «Когда у вас в последний раз был секс?», и прочее. После таких вопросов в Англии человек должен снять сорвать с себя микрофон и с достоинством уйти. Но в России это идет, потому что выросло такое полу-хулиганское поколение, которое росло в период «прихватизации» -- вы знаете это слово, это когда государственные бывшие социалистические деньги были поделены среди небольшого количества людей, и в бедной России вдруг появилось рекордное колическтво миллионеров и миллиардеров, где для крупных сумм пришлось выдумывать жаргонные слова: миллион это «лям» или «лимон», а миллиард это «ярд»: «Я ему дал два ярда». То есть люди оперируют какими-то огромными суммами, причем в наличных. Я знаю историю, как в Швейцарию приехал человек покупать какой-то огромный замок. И деньги он привез в футляре в жестком футляре от контрабаса. То есть вся эта штука огромная была наполнена американскими банкнотами.
ТГ: Wow. Wow!
CН: А ваша пачка «сто по сто долларов», 10 тысяч долларов, на русском жаргоне называется «котлета». Вот он «котлетами» набил этот контрабас и привез деньги. Так вот люди, выросшие в этой обстановке это совсем другие люди. Они жестче, они грубее, и те люди, которых родители хотят вырастить цивилизованными людьми, они как правило отправляют их учиться за границу.
ТГ: В Европу...
СН: Куда угодно. Поэтому такое происходит разделение. И вот этот Дудь соответствует сегодняшнему рынку. Он не только задает грубые вопросы, он в принципе молодой человек такого крепкого темперамента, с хорошим голосом, так что в нем есть, конечно, определенные достоинства, которые людям нравятся. Но Сева Новгородцев, который бы сочувственно относился к собеседнику, пытался двигать какие-то позитивные эмоции, и раскрывать да? -- расширять сознание, может, и есть, но они сейчас не особенно популярны.
ТГ: Трудно определить, правда?
СН: Для каждого времени свои герои.
ТГ: Вы не думаете, что очень многое зависит именно от времени, в котором вы живете, от того, что происходит, что творится в сей момент в стране, в мире, и так далее?
СН: Конечно.
ТГ: Не только от человека?
СН: Интеллигентные люди, особенно которые помнят то, что было в культурной жизни России, с ужасом реагируют на происходящее на Первом канале ОРТ. Самое страшное что происходит ожесточение характера, падение нравственного понимания жизни, общества и людей и с этим багажом стране потом жить. Воспитывается новое варварство, такие новые телевизионные гунны заполонили Россию. Этому, конечно, есть оппозиция но это оппозиция неявная, она не имеет, может быть, большого выхода на телеканалы, но как всегда было как раньше собирались на кухне, чтобы рассказывать антисоветские анекдоты и беседовать о самом сокровенном... Может дело дойти до новых кухонь, в Москве, в Ленинграде и прочая. Но во всяком случае, новая оппозиция ее очень много среди молодежи они находятся в противостоянии со властью, и есть принцип: «приличные люди телевизор не смотрят». Его называют «зомбоящик». Приличные люди ходят в какие-то кафе, где кучкуются такие люди, ходят в какие-то свои театры, ходят в какие-то общества, кружки, я не знаю, союзы художников и так далее то есть происходит то, что было в нашей молодости. Мы играли джаз, и мы не хотели иметь с советской властью никаких контактов. Вот к этому всё и возвращается.
ТГ: И как последнее слово: вы считаете себя оптимистом или пессимистом?
СН: Ну, когда я один и мне надо книгу писать, то я пессимист. А так вообще, для людей я конечно оптимист, потому что это моя функция, меня как бы высшие силы поставили на эту работу, я не имею права унывать, и я должен людям помогать до последнего вздоха. Чем я и собираюсь заниматься.
ТГ: Здорово, прекрасно, спасибо вам большое, огромное спасибо.
СН: Спасибо вам.