СЕВАОБОРОТ

Слушайте эту передачу:

 mp3

Читайте также:

28 марта 2019: «Севаоборот» в Техасcком университете. Воспоминания о Live Aid. История «Севаоборота». О знакомстве Севы с В.Суворовым. О «творческих встречах» Севы.

Гость: Томас Гарза, профессор Техасского университета

Сева Новгородцев: Эти позывные впервые прозвучали в эфире Русской службы Би-би-си 8 ноября 1987 года, то есть 32 года назад, и это была, конечно, революционная передача, поскольку впервые в эфир выходили люди без всякой бумажки. Они говорили свободно, можно сказать, импровизировали, но что еще более скандально – они открывали в эфире бутылку вина и разливали ее всем участникам в настоящие стеклянные стаканы, с тем, чтобы в эфире прозвучало настоящее стеклянное чокание, что мы сейчас и продемонстрируем с коллегой, с профессором Томасом. Ваше здоровье!

Томас Гарза: Спасибо. И за вас!

СН: Коротко скажу, почему вино. В 1987 году Горбачев боролся с алкоголизмом. И лучший метод, который он придумал, был уничтожение виноградников. В Крыму, и в других местах, на Кавказе, виноградную лозу, которая росла десятилетиями, может быть, столетиями, убирали большими бульдозерами. Некоторые люди даже самоубийством жизнь кончали, потому что это была трагедия их жизни. И для того, чтобы противопоставить этому варварскому процессу самих себя, мы попросили бутылку вина в эфир. И кроме того, была идея создать некоторое подобие дженльменского клуба английского. Это значит, что джентльмены сидят, выпивают, но не напиваются пьяными. То есть процесс потребления вина должен быть цивилизованным, и мы хотели, так сказать, стать роль-моделями, то есть показать пример.

ТГ: Прекрасная традиция, мне нравится очень.

СН: Англичане согласились, и потом, в течение 19 лет, на каждую передачу приезжала тележка из ресторана, со стеклянными бокалами, и привозила две бутылки вина. Я помню, в первый раз мы спросили: «А зачем две?» -- они говорят: «Ну, одну вы будете пить в студии, а другую – в аппаратной сидит техник. Он же не может сидеть смотреть на вас, как вы там распиваете вино!» И поэтому мы в течение 19 лет потом одну бутылку ставили в студию, другую отдавали в аппаратную, и техник, как правило, одну бутылку сам выпить не мог, и поэтому в конце передачи он извиняющимся голосом говорил: «Извините, didn’t quite manage» -- и мы несли бутылку ночнику, который ее допивал. Ну а теперь, когда вы знаете предысторию вопроса, и почему вино было в эфире, можем говорить о чем угодно.

ТГ: Отлично, отлично! Для меня, конечно, огромная честь, действительно...

СН: А для нас-то какая честь!

ТГ: Я столько уже знаю про вас – о вас – и всё-таки, конечно, всегда есть какие-нибудь вопросы, какие-то темы, которые еще не совсем развернуты, скажем так. И очень хотелось бы – поскольку я сидел и слушал с большим интересом вашу лекцию на днях – два дня тому назад – были вопросы, которые я, к сожалению, просто не успел задать. Первый: вы, наверное, знаете – у нас появилось новое поколение среди нашей молодежи: любители рока, рок-музыки, особенно благодаря фильму «Богемская рапсодия», Bohemian Rhapsody, как у нас говорится, то есть это не только про группу Queen, но есть очень хорошие кадры концерта Live Aid 1985 года. Я помню этот концерт очень четко. И то, что группа советская, «Автограф», появилась в первый раз в прямом эфире. Мы все так боялись! Я помню, что мы сидели, и там говорили: «Через буквально две-три минуты уже будет группа в прямой трансляции, из Москвы, «Автограф», и вы всё увидите». А мы думали, что нет, ни в коем случае, никак, такого не будет никогда. И вдруг – было. Так что для них, наших новых студентов – они теперь даже понимают, что такое Live Aid, что это было как мировое событие – и в Лондоне, и у нас в Филадельфии тоже было – я в то время учился в Филадельфии... И вот у меня такой вопрос: поскольку вы уже были в Лондоне, какое у вас было впечатление. Wembley Stadium, да?

СН: Ну конечно, да, вся страна поднялась, собирали деньги... Но я вам про «Автограф» могу отдельно рассказать. Они когда приехали, естественно, связь с Би-би-си тут же была установлена, я с ними встречался. Главный человек там был такой Дмитрий Ситковецкий, гитарист. Он, вообще, по-моему, на скрипке учился играть. Это, вообще, очень музыкальная семья. И его дядя, Ситковецкий – большой симфонический дирижер, с которым я тоже встречался и делал передачу. Так вот, «Автограф» тогда были как бы разрешенной советской группой, потому что они играли все очень профессионально, музыка была гладкая, бесконфликтная, они там что-то такое за мир пели, или там «Спасем мир», или что-то в таком духе, поэтому идеологически они были приемлемы и для советской стороны, и для принимающей стороны тоже.

ТГ: «Мелодия» их публиковала...

СН: Да. Но группа не просуществовала долго, потому что потом, когда рынок в 1991 году стал открытым, они стали никому не нужны, потому что для рок-н-ролльщиков от них пахло старой советской властью, худсоветами. Ситковецкий этот Дмитрий, по-моему, потом переехал в Соединенные Штаты, и занимался торговлей музыкальными инструментами – видимо, импортом из Америки.

ТГ: Как интересно!

СН: Я с ним встречался пару раз. Он записал замечательный компакт-диск, называется Zello, который я использовал потом в своих передачах для оформления звукового ряда. В общем, такая вот семья, такая вот судьба.

ТГ: А эту песню, которую они исполняли, «Нам нужен мир», если не ошибаюсь, они сами выбрали?

СН: Скорее всего, какой-нибудь композитор им написал.

ТГ: Для этой программы?

СН: Советские композиторы очень защищали свою территорию. Они не любили самодеятельных авторов, и если ты хотел бесконфликтно существовать, то нужно было брать песни из Союза композиторов. Ну, во-первых, они, конечно, всегда профессионально написаны. В них, может быть, не было искренности, и поэтому для открытого рок-н-ролльного рынка эти песни «не стреляли», как говорят русские. Это, в общем, социальный заказ. И все понимали, что Советский союз, еще со времен Сталина, каждый день призывал к миру, но в то же самое время три раза в день готовился к войне, понимаете? Поэтому была такая шутка: «Мы будем бороться за мир так, чтобы камня на камне не осталось!»

ТГ: Великолепно просто! А как в то время – поскольку вы все это видели своими глазами – как это вам показалось, что советский ансамбль, советская группа, играет в прямой трансляции?

СН: Мне было интересно, потому что связей тогда с Советским союзом еще не было. Перестройка только начиналась, только первые шаги. Поэтому я встретил как бы своих товарищей-музыкантов, с которыми, если бы жизнь сложилась иначе, я бы, может быть, по гастролям бы ездил. И мне было важно окунуться в этот музыкантский климат, по которому я испытывал ностальгию. Я не ностальгировал по Советскому союзу, по географии, по тем местам, где я жил или учился, у меня это всё прошло. Но музыкантского общества мне не хватало. Потому что когда музыканты в группе едут по большой, и довольно враждебной для тебя, стране, где ничего не организовано, где плохие гостиницы, где дует из окон, где дурные рестораны, где ты можешь отравиться в одно мгновение, где всё неустроено – музыканты держатся вместе, как семья. Они поддерживают друг друга шутками, им нужно вместе трястись в каком-то вонючем поезде, или в фанерном автобусе марки «Кубань», по ухабистым дорогам на концерт и так далее... Поэтому этого вот климата музыкантского братства мне не хватало. Я с ними встретился, и, конечно, мы с ними разговаривали в этом ключе, как музыканты с музыкантами. А что касается восприятия с английской стороны, то мне нравилось, что Боб Гелдоф, который всё это затеял, в прошлом недавнем был панк, он принципиально не причесывал себе голову, ходил с всклокоченными волосами, и со своим ирландским акцентом говорил «Give us money! Give us money!». Он мне нравился в этом смысле. И им это, конечно, удалось, потому что они собрали тогда не помню сколько денег, но больше миллиона, что в 1985 году были значительные деньги.

ТГ: Да, и со стороны Англии, и из Америки, всё это вместе, даже еще в течение года еще капали эти деньги.

СН: Но вы правы в том смысле, что для рок-музыкантов этот Live Aid с миллиардной аудиторией стал колоссальным трамплином, толчком, потому что весь мир обратил внимание, что это не только музыканты, а что они еще как бы социально озабоченные люди, что им не всё равно, что у них есть совесть, что они хотят помочь голодающим – в общем, это было очень полезное для всех событие.

ТГ: Интересно очень, спасибо, спасибо. Интересно, что именно в то время, в то же самое время, в 1985 году – вы об этом тоже говорили на вашей лекции – об этих телемостах, space bridge, как у нас их называют. Я помню прекрасно, как наш Фил Донахью и еще советский Владимир Познер вели эти встречи. Было в то же время – если я не ошибаюсь, опять-таки – в Кембридже – это наш Кембридж, около Бостона, -- Бостон-Москва между женщинами в обоих городах. Тема была «Женский вопрос», скажем так. И вот там была – если опять-таки не ошибаюсь – эта знаменитая фраза «У нас в Советском союзе, у нас в СССР, нет секса». И конечно, весь мир хохотал, поскольку... Ну, это очевидно, всё понятно. Вопрос такой: для вас – вы уже провели целую лекцию по теме «Секс, наркотики и рок-н-ролл» -- естественно, это наш Sex Drugs and Rock’n Roll – такое выражение, такая фраза, что у нас в Советском союзе нет секса – что это значит? Что именно она имела в виду?

СН: Во-первых, товарищ Сталин был большим пуристом в жизни...

ТГ: Это точно...

СН: ...он не терпел никакой разнузданности, и поэтому при Сталине были жестокие, почти средневековые, законы. Если женатый мужчина имел какую-то интригу на стороне, и жена шла и докладывала в партийную организацию, что он ей изменяет, его вызывали на партийное собрание, могли исключить из партии, уволить с работы, и вообще он имел большие неприятности. Есть такой анекдот из этого времени: мужчину вызывают в партийный комитет, и говорят: «На вас жалуется жена, что вы не исполняете супружеские обязанности». Он говорит: «Я не могу», ему говорят: «Почему?» -- «Я импотент», а ему партийный секретарь говорит: «Прежде всего вы коммунист!!». Он даже не понял, что такое «импотент», в голову не приходило. И я застал еще ту средневековую, почти испанскую инквизицию по поводу общественной морали. Это начало меняться, конечно, в начале шестидесятых годов, когда пришла с Запада секс-революция, а из страны под названием Венгрия в Советский союз стали завозить первые противозачаточные таблетки под названием «Инфекундин». Я, помню, шутил по этому поводу – потому что я был женат на татарке тогда, и татарская тема была мне близка – я говорил, что «Инфекундин» придумал татарский доктор Инфекундинов. Но вот эти первые таблетки раскрепостили тогда молодых девушек – конечно, только в столичных городах – Петербург там, Москва, дальше всего этого дело не пошло. Я помню, когда я в эмиграции впервые попал в Рим, а потом мы поехали в Неаполь, а потом мы поехали в Геркуланиум, и там этот город, засыпанный пеплом – среди прочих раскопок там были древние публичные дома, лупанарии. И в этих лупанариях мы, советские эмигранты, увидели то, что сейчас называется порнографией: различные картинки, позы, и я помню, что я в письме написал, что Древний Рим, и эти раскопанные, погребенные под вулканом эти люди, они в плане сексуального развития находились впереди современной Рязанской области, Курской губернии и так далее. Потому что советские люди были задавлены, ничего этого не было известно, поэтому культура личных отношений, и семейных, из-за этого очень страдала, как мне кажется. Хотя, может быть, я и не прав, потому что с раскрепощением нравов и семьи стали рушиться, раньше были семьи покрепче.

ТГ: Для вас такие темы – я имею в виду программы Би-би-си – были запрещены? Или вы – в то время или сейчас – можете выбрать что угодно с точки зрения тем?

СН: Би-би-си, как большая корпорация, в каком-то смысле слегка напоминает Советский союз...

ТГ: Именно...

СН: ...а именно – они вас, как продюсера, как редактора, учат и воспитывают профессионально, до такой степени, что вы сами знаете точно, где находятся рамки. Скажем, опытный редактор в советское время даже не задумывался, что можно пускать, что нельзя – это было у него как шестое чувство.

ТГ: А кто определяет эти рамки, где они находятся?

СН: Ну, начиная с общего принципа. Скажем, на Би-би-си – а Би-би-си начиналась в 1946 году, русское вещание – и тогда же джентльмены, которые заправляли всем вещанием, они определили принцип: что можно критиковать идеологию, можно критиковать деятельность правительства, но на личности переходить ни в коем случае нельзя. Поэтому принцип Би-би-си этот до сих пор сохраняется, а если вы включите советское телевидение, то там они друг друга просто без конца кроют: «а ты там идиот, ты жулик», и так далее. Вот это совершенно находится за рамками дозволенного на Би-би-си. Поэтому если ты знаешь четко producer’s guidelines, то ты можешь свободно, с точки зрения русских, довольно рискованные темы поднимать. Но это будет в рамках того, что на Би-би-си и в корпорации дозволено. И примерно то же самое было с советской стороны. Как я всегда шутил, «Что у вас можно, то у нас нельзя. А что у вас нельзя, то у нас можно». Потому что ты в эфире можешь личные комментарии любые делать...

ТГ: Интересно – поскольку вы говорили про Советский союз, а потом Англию – вы чувствуете какую-нибудь разницу между Соединенными Штатами и Англией в этом смысле?

СН: Понимаете, освобождение женщины, которое было провозглашено сразу после революции, привело к странным таким вещам: почти все врачи, во всяком случае детские, были женщины, были типичные женские профессии, которых американцы даже себе и представить не могут. Например, штукатур и маляр – это была женская профессия. А штукатур – это жуткая работа, потому что надо этот цемент или штукатурку... Поэтому были тетки с мощными руками, которые всё это делали. Или, скажем, железная дорога. То, что у вас в Америке посылали людей, chain gang, вот эти вот slippers делать – это всё делали женщины у нас, это была женская работа. Поэтому освобождение женщины оборачивалось порой такими вот странными гримасами профессиональными. Но в общем и целом женщины чувствовали себя уверенно. Например, учителя начальных классов почти все были женщины. Половина учительского состава были женщины, в музеях очень много было женщин всегда, в театре на обслуживающей стороне, и так далее и тому подобное. Поэтому вопроса о равенстве прав с мужчинами не возникало, потому что женщины как бы достаточно имели поля для своей деятельности, и даже слишком много – потому что в маляры мужчины не шли, а всегда только женщин посылали.

ТГ: Но это не вопрос о деньгах, опять-таки, что это разные зарплаты для такой же работы, или...?

СН: Мне кажется, в Советском союзе вопроса разницы зарплат не возникало, потому что есть такое понятие, как штатное расписание. Если вы учитель младших классов, то у вас есть ставка, она для всех одинаковая. Женщина или мужчина – это не имеет никакого значения. В Советском союзе не было рынка рабочей силы, поэтому все работали, и зарплата в принципе была довольно-таки однородная, одинаковая. Если в сегодняшней Америке разница между самой низкой оплатой и самой высокой, исчисляется, может быть, в тысячных коэффициентах, то в России это было пять. Директор завода получал 500 рублей, инженер получал 100. Ну, правда, уборщица могла получать 60. Но, в принципе, разброс был не такой уж и колоссальный. Конечно, бедные люди или бедные инженеры завидовали директору, но они завидовали только в пять раз, а не в тысячу.

ТГ: Интересно. Но изо всех этих щекотливых тем, какая была ваша любимая, скажем, на вашей программе? Вот, скажем, начался разговор, и вдруг возникла тема...

СН: Мы начинали в 1987 году, и мои любимые гости были, как я их называю, знаменитые исторические предатели.

ТГ: Кто это? СН: Гордиевский, Олег Антонович, у которого замечательная совершенно история. А второй человек – это автор многочисленных военно-исторических книг Виктор Суворов. Настоящее его имя Владимир Резун, который был офицером ГРУ в Австрии, и который бежал по своим внутренним... У них там были какие-то неприятности в ГРУ, и одна группа начинала поедать другую, и он просто, так сказать, спасался от всего этого, от внутренних разборок, и он бежал в Англию. Но с ним было очень сложно, потому что на нем было два смертных приговора. ГРУ предателей не прощает, и он знал, по примеру Пеньковского и других людей, что за ним охотятся. Меня с ним познакомил Буковский. И мы договорились, что я поеду к Буковскому домой, где будет встреча с Суворовым. Буковский жил в Кембридже тогда. Я жил в Лондоне. Я заранее вышел из дома, сел в машину – а машина не заводится: у нее то ли аккумулятор сел, то ли стартер не работает, я не знаю – я звоню Буковскому, говорю: «Машина сломалась, еду поездом, возможно, опоздаю». И вот я приехал, наконец, в Кембридж, пришел к Буковскому. Там в саду сидит Суворов и нервничает. И он мне сказал, первая фраза: «Послушай, Сева, в нашем деле или ты приходишь вовремя, или не приходишь никогда». Поэтому на встречи с Суворовым я больше никогда ни на минуту не опаздывал. Он мне объяснил, что в военной разведке есть правило: если у вас встреча с агентом каким-то, или с кем-то, скажем, в 11 часов – вы приходите в это место в 10, ходите петлями, смотрите, не просматривает ли кто-нибудь район, нет ли слежки и так далее, уходите, приходите, запутываете и так далее. Поэтому уж если ты час ждал, ты в настоящий момент будешь стоять секунда в секунду. И я с Суворовым, конечно, потом только так и общался. С Суворовым была очень щекотливая ситуация по смыслу его речи и по смыслу его книги. Он тогда впервые написал «Аквариум», и мы с ним впервые «Аквариум» обсуждали, он еще был не издан, я читал его только в рукописи. Суворов применил к анализу начала Второй мировой войны... А, это не «Аквариум» мы обсуждали, а «Ледокол», простите... Он применил к анализу Второй мировой войны правила и методы анализа ГРУ, а именно: они все натренированы обращать внимание на мелкие незначительные детали, которые буквально валяются у всех под ногами, но собрать их воедино в общую картину никто не может, потому что это специальная техника военной разведки. Например, перед началом войны отслеживали цену бараньих шкур на европейском рынке, и было известно, что шкуры эти в цене не поднимаются. Это значит, что их никто не покупает. Это значит, что немцы теплых полушубков себе шить не будут. Это значит, что они собираются войну закончить буквально в три-четыре месяца, и если затянуть немцев в русскую зиму, они все замерзнут и помрут. Вот так это и было всё сделано. Это всё было благодаря военной разведке. И вот Суворов, используя всю эту методику, набрал целый ряд исторических свидетельств, доказывающих его теорию о том, что Сталин первым готовил упреждающий удар, что было подготовлено почти миллион парашютистов, что были сделаны легкие танки, которые могли снимать гусеницы и ехать по европейским дорогам на колесах, что у западных границ были сосредоточены вагоны и поезда на узкой колее, для Европы, что немцы нашли больше ста тысяч офицерских хромовых сапог, в которых армия, войдя в Европу, должна была выглядеть щеголевато, и так далее, и тому подобное. И вот Суворов из всех этих мелочей собрал совершенно другую картину. Его теория шла в полном разрезе и в полном противовесе к существовавшей тогда установившейся и академически поддерживаемой теории – о том, что Гитлер нарушил договор, и так далее. И когда я пригласил Суворова, у нас на службе ходили люди, которые верили традиционной истории и говорили: «Кого он выводит в эфир?! Какой-то танковый офицер, самозванец, который хочет переписать историю? Мы тут читаем академика Волкогонова (и прочие имена)!» Против этого были все: и академия российская, и академия английская. Потому что, как вы знаете, ученые – если они потратили половину жизни на написание книги в каком-то ключе, они менять свое мнение быстро не будут. И у меня был конфликт тогда – скрытый, английский такой конфликт. Я работал из дома, и в ту субботу должен был состоятся выход в эфир Суворова, в живой эфир, а живой эфир – сказано слово, его назад не вернешь. С мотоциклистом директор Русской службы прислал мне записку о том, что «личность неоднозначная, теории, которые он высказывает, не подтверждены, и поэтому я просил бы снять его с эфира». На что я Дэвиду ответил – а я тогда жил в английской семье, чувствовал себя англичанином и плевать я хотел на его мнение – я ему написал: «Дорогой Дэвид, конечно же, я готов учесть Ваше мнение, но я сниму эфир только в том случае, если высказанное Вами в записке является официальной позицией Би-би-си». Он, конечно, забоялся такое сказать, потому что это было его личное мнение, и Суворов вышел в эфир. Если вы возьмете первое издание «Ледокола», то в предисловии он с благодарностью вспоминает команду «Севаоборота», потому что мы пробили этот лед – книга «Ледокол», и мы ему лед пробили, он вышел в эфир, и всё остальное стало уже историей. И я горжусь тем, что я как бы не прогнулся перед начальником и поступил, быть может, неосмотрительно...

ТГ: Вы сказали, что он не только один раз был...

СН: Он потом был у нас девятнадцать раз.

ТГ: Серьезно?!

СН: Он приходил со всеми новыми книгами. Он потом писал...

ТГ: Но это был ваш выбор, чтобы он был несколько раз?

СН: Конечно, потому что у него этот «Ледокол» разошелся в России тиражом более 10 миллионов.

ТГ: Конечно! Конечно!

СН: И все последующие книги тоже шли миллионными тиражами. Поэтому, если ты приглашаешь такого гостя, то полстраны тебя сидит и слушает. На Би-би-си потом поняли, что это нормальная редакционная политика. Мы потом давали ему мягкие советы, чтобы он личных выпадов не делал, а рассказывал по сути, по фактам. Что он и делал. И мы с ним потом очень были дружны, и, в общем, до сих пор, когда мы по телефону разговариваем, он говорит: «Ледокол на проводе!»

ТГ: А кто вообще подбирает гостей?

СН: Это была моя забота. На «Севаобороте» это была моя головная боль. Я заранее раскидывал сети, искал, звонил – в общем, вся неделя практически уходила на это. Но если совсем уже была пустая неделя и никого в Лондоне не появлялось, у нас всегда был запас, а именно письма слушателей. Это была у нас любимая передача, потому что мы могли сами отвечать на письма слушателей. Нас было три человека в команде. Я делал команду по принципу «Битлз», чтобы были разные все голоса, или «Белоснежка и семь гномов», знаете, там Grumpy, такой-то, такой-то...

ТГ: Sleepy, Dopey и так далее...

СН: Вот-вот. Я был нейтральный человек, который всю эту тему вел, потом у нас был Леонид Владимирович Владимиров (Финкельштейн по жизни), старый журналист блестящей подготовки, который там в лагере сидел, чуть не погиб, свирепый совершенно анти-сталинист, человек невероятной эрудиции и журналистского любопытства. Когда выходили новости, он, опрокидывая стулья, бежал к радио или к телевизору, чтобы послушать, что произошло. И вот с таким напором журналистским он жил всю жизнь, пока не умер в 91 год. А третий человек был мой друг, Алексей Леонидов в эфире, Лео Фейгин, ведущий джазовой передачи, который меня привез на Би-би-си. Я его любил за то, что он говорил красивым тенором и легко смеялся, поэтому у меня была гарантия реакции на какую-нибудь мою шутку, понимаете? А Леонид Владимирович был такой материалист, он никаких наших идеалистических позиций не поддерживал, и поэтому у нас был такой баланс: один материалист такой, из прошлого, человек, блестяще знавший Советский союз, я как бы вел общую тему, а Алексей отражал то, что происходит в Англии, у него была рубрика «Событие недели». Вот так мы существовали. Но когда мы беседовали с гостем, то они могли по мере необходимости вклиниваться, потому что я тоже всего не знаю, и я готов в общем вести разговор, но если речь касалась каких-нибудь исторических ссылок, то тут уж Леонид Владимирович был король. Мы про него шутили, что он был везде, и всегда. И на Северном полюсе, и когда взлетал Гагарин, то он стоял ему махал, и когда Гагарин опустился, он уже с цветами его встречал, и так далее. У Леонида Владимировича всегда были знакомые везде, во всех сферах, во все времена. Поэтому он мог говорить и о тридцатых годах, и о сороковых, и о войне... Но последняя деталь: он был как раз участник программы подготовки сталинских парашютистов. Он был заслуженный мастер спорта по прыжкам с парашютом, он совершил тысячу прыжков, поэтому, когда началась война, его – тогда молодого еще студента – взяли сразу, и он с парашютом прыгал к партизанам, и оттуда потом я не знаю, как они его вывозили, но вот он за линию врага – надо над немцами было пролететь... Он рассказывал ужасные истории, я вам их пересказывать не буду, а то потом вы спать не будете.

ТГ: Вот этого не надо только! Интересно очень! Вы немножко говорили об этих письмах слушателей... Опишите, пожалуйста, ваших слушателей. Кто они такие?

СН: Слушатели начинались... Это были подростки, которым нужно было заказ сделать, или потом мы придумали викторину, чтобы они угадывали, а я им посылал пластинки, ну вот такое...

ТГ: Это еще в 70-е годы, или уже позже?

СН: Это началось, мне кажется, с самого начала 80-х. Первая передача по письмам вышла в октября 1979 года. И когда они поняли, что, во-первых, можно писать, во-вторых, что письма твои прочтут, и, в-третьих, что ты был в эфире, а потом я им посылал какие-нибудь подтверждения, там письмо с подписью...

ТГ: 15 секунд славы, да?

СН: ...да, или там пластинки потом стал слать... Так что народ тут же активно подключился. И по мере развития вот этого нашего эпистолярного жанра выдвигались вперед люди, которые писали смешно, разнообразно, остроумно – понимаете? – и тут уж появился слой, который всё чаще и чаще выходил в эфир, а люди, которые писали неинтересно, уже в эфир не выходили, понимаете? И так создался эпистолярный жанр со своими героями. А уж когда был «Севаоборот», это уж был конец восьмидесятых, почту начали пропускать, и люди, понимая, в каком жанре письма будут востребованы, стали нам писать вот так. Были очень смешные некоторые, очень остроумные...

ТГ: Например?

СН: Помню, нам написали люди – профессиональные юмористы. В Екатеринбурге выходил журнал «Красная Бурда» -- он сейчас опять стал выходить, но это уже не те первоначальные остряки – и я помню, мы со стульев падали, когда читали их письмо. Они говорят: «Вот мы пришли в музей, а там висят три картины. Первая: «Непорочное зачатие», вторая картина: «Непорочное зачатие в гамаке», и третья картина: «Непорочное зачатие стоя на лыжах».

ТГ: Всё ясно, всё ясно.

СН: В общем, вот такие вот люди.

ТГ: Здорово просто.

СН: Ну и, конечно, живость эфира. Во-первых, надо вспомнить, что «Севаоборот» был первой передачей в живом эфире. Сейчас, когда весь российский эфир – живой, мало кто вспомнит, что это была калька, что это был template, что это был шаблон, по которому потом всё развивалось. Ну, во-первых, мы там пили вино, шутили, разговор был непринужденный, но достаточно подготовленный, потому что на первых передачах ход мысли был прописан мной с продюсером: «Он спрашивает вот это, а потом переходит к этому, и так далее». Приблизительно года два или три спустя я научился держать структуру всего часа в голове.

ТГ: Вроде ток-шоу?

СН: Это ток-шоу, да, но просто структуру ты всю уже помнишь. И мы играли музыку – потому что или песни, или композиции, которые в тему входили, либо мы просто просили гостя, что он хочет услышать, и как это сопрягается с его историей. Так что там был и элемент музыкальный, и всё, и конечно, передача была очень популярной, пока ее не прикрыли в 2006 году.

ТГ: Как по вашему мнению, в чем заключалась ваша популярность, или популярность программы?

СН: Вы знаете, если вы соловья спросите, отчего он так красиво поет, он петь перестанет.

ТГ: Я понимаю. Вопрос такой... несправедливый, я знаю.

СН: Но секрет, в общем, состоит в том, что... Во-первых, я до этого был на гастролях 12 лет, и я понимал аудиторию: на что она будет реагировать, на что нет. Мне очень важно было не оставлять людей равнодушными. Затем, во время гастролей я насмотрелся на судьбы молодежи, и особенно молодых девушек, которые в провинции чувствовали себя совершенно ужасно. Это было почти как рабство. Мужики кругом, мачо-культура такая, все пьют, все девушек хватают руками, с ними уже не поспоришь, а в провинциальных городах большие сплетни: если она с кем-нибудь встречалась, весь город уж знает, и уже клеймо... И я наслушался жутких совершенно историй из женской жизни, поэтому я к ним тоже очень сочувственно относился, к молодежи. Поэтому я старался их развлечь, я старался им показать, что есть какой-то другой, дружеский, климат... В общем, я к ним относился, как к товарищам, и мне важно было, чтобы это было интересно и смешно – не знаю почему, это, видимо, у меня с гастролей остался этот сильный импульс. Потому что каждую неделю я садился писать свои сценарии, и очень мучался – потому что надо было придумать что-нибудь интересное и смешное, а я ни по возрасту, ни по жанру уже не в этой аудитории: мне уже было сорок лет там... за сорок... и вот я себя заставлял, и у меня остались десятки – то, что я называю «амбарные книги» -- такая, знаете, barn book, знаете, такая здоровая, куда фермер записывает, сколько он пшеницы продал. Так вот я записывал туда все черновики, и что в голову придет, и так далее. У меня были какие-то заделы, и какой-то список возможных шуток...

ТГ: И такой-то архив еще сохраняется?

СН: У меня на полке стоит, да.

ТГ: Здорово. Это здорово.

СН: Ну у меня там всякие шутки... Например, совет электрикам: надо сделать прививку от удара током.

ТГ: Хороший совет, между прочим.

СН: Или малярам, есть хорошая краска: полосатая и клетчатая. Ну или – тогда в моде были плакаты: какой-нибудь рабочий стоит и говорит молодежи: «Приходите к нам, ковать, там чего-то бить...» и у меня был проект такой: стоит бетонщик – человек, который бетон льет – и вот он стоит перед этим жидким бетоном, и говорит молодежи: «Сегодняшняя жижа завтра станет камнем!». Они, молодые, неоформившиеся – они жижа, понимаете? Но они затвердеют, и они завтра будут руководить страной. Такой вот девиз бетонщика.

ТГ: А в настоящее время, как часто вы бываете сейчас в России?

СН: Сейчас такой уже сбор урожая. Даже уже не столько урожая, сколько уже торговля сухофруктами.

ТГ: Товарищ понимает...

СН: Родился новый жанр, дело было в Индии, штат Гоа. Там есть деревня Арамболь и длиннющий пляж – длиной, я не знаю, в 5 километров. Туда ездят русские, зимовать. Приезжают каждую зиму тысяч двадцать человек. Там дешево, тепло, много русских, есть свой культурный центр, они устраивают концерты, танцы и всё. И вот туда... Но там музыка эзотерическая. Туда люди ездят, которые могут траву покурить, или йогой заниматься – какой-нибудь такой вот индийской эзотерикой. Туда приезжал Гребенщиков из «Аквариума» -- приезжал один, или с каким-то одним музыкантом – и когда концерт прошел, у них есть там такой культурный центр, Ash называется. Под открытым небом, на берегу реки, под деревьями, тепло, красиво, огоньки мерцают, какие-то художники рисуют волшебные картины во время концерта... И вот спросили Гребенщикова: «Борис Борисович, а вот кого бы нам еще сюда пригласить?» -- и Борис Борисович, почему-то, не задумываясь, ответил: «А пригласите Севу, он вам чего-нибудь тут расскажет». И мне организатор этот, Вася Аш, говорит: «Ты понимаешь, Сева, если гуру говорит что-то не задумываясь -- это надо выполнять». И они поэтому пригласили нас, мы с Ольгой поехали в далекую Индию, летели 10 часов, да, и там был концерт. Ну, первый концерт не сформировался, он был комом, но потом родился жанр, стало понятно, в какую сторону мне двигаться, и потом эти вот сухофрукты, которые мы назвали, они были уже в Болгарии, в Варне, Дюссельдорф, Берлин, Украина – Харьков, Полтава – а потом были гастроли недавние уже по России – Москва, Санкт-Петербург и Екатеринбург. Причем российские гастроли организовывала уже профессиональная команда, владельца которой я знаю уже очень много лет, он молодым человеком – его зовут Эд Ратников – он молодым человеком приехал сюда, в Америку, и в Калифорнии работал с рок-группами как roadie – таскал им ящики. Поработал несколько лет, изучил гастрольный бизнес, приехал в Россию, открыл свое агентство. Сейчас это супер-мега агентство, вот они сейчас привозят в Россию немецкую группу Rammstein. Количество зрителей – 60 тысяч. Вы представляете, организационные какие у них задачи стоят? Так вот, они мне организовали эту поездку в Питер, Москву и Екатеринбург. В Екатеринбурге мы выступали в ельцинском центре. Это очень интересное здание, и ребята, которые приехали туда на концерт, наши все, они были под большим впечатлением от музея Ельцина, и очень даже были растроганы, потому что там есть какой-то эмоциональный очень сильный ряд.

ТГ: Интересно...

СН: Да. В Москве это был Центральный дом художника – который, говорят, у художников отнимают сейчас – и в Питере был знаменитый Дом культуры Газа... Ну, в общем, вот так вот родился жанр, и меня по жизни уже как-то дальше несет. А узнав, что есть такой жанр, подключаются и другие люди. Так что будем смотреть. Сейчас на Украине происходят очень интересные события, неизвестно, кого выберут, но ясно, что будет какая-то перемена политического климата – и там есть люди, которые мне делали украинские гастроли, и они пробивают на телевидении телесерию, называется «Знакомьтесь, Украина!» -- когда, скажем, джентльмен из-за границы – с претензиями на джентльменство – будет ездить по разным частям Украины и знакомиться с тем, что скрыто для остальных. Я им еще предложил, что я буду активно изучать украинский язык во всех его региональных модификациях. Ну, там, несколько фраз, предположим. Ну в общем, вроде бы, канал согласился, но сейчас, поскольку выборы, на несколько дней всё это затормозилось. Это я просто хочу сказать, что горизонты открываются совершенно разные, и никогда не знаешь. Кроме того, у нас здесь есть – и вы тоже будете с ним встречаться – Сергей Панцирев, создатель и веб-мастер сайта seva.ru, где мы в конце концов открыли магазин, по принципу «плати, сколько хочешь». Есть рекомендованная цена – скажем, аудио-книга может там стоить 9.99 – но позавчера какой-то наглый человек купил эту книгу в трех копиях, заплатив 1 цент. Но мы не против этого, пожалуйста, принцип важнее. Но я даже не стал ему отвечать, обычные свои фразы «Спасибо за поддержку...», я думаю, «за копейку ты от меня письма не получишь!» Но это о чем говорит: у нас есть маленькая коммерция, потихонечку, книжечки продаются. Мы не связаны с издательством, книги все либо в электронном, либо в аудио-виде, скачал и слушай. Поэтому – сколько купят, всё наше.

ТГ: Значит, всё по принципу «Платить, сколько хочешь?»

СН: Был человек из банка, большой фан, который даже заплатил какую-то сумму там с нулями. Один раз такое было, но... В виде подарка, знаете? Так что всякое бывает.

ТГ: И такой наглый вопрос: а вы видите в новом поколении молодых русских следующего Севу Новгородцева?

СН: Есть модный интервьюер, его зовут Дудь. Д-У-Д-Ь. Он нравится молодежи тем, что он задает непристойные, прямые, наглые вопросы, типа «Когда у вас в последний раз был секс?», и прочее. После таких вопросов в Англии человек должен снять – сорвать – с себя микрофон и с достоинством уйти. Но в России это идет, потому что выросло такое полу-хулиганское поколение, которое росло в период «прихватизации» -- вы знаете это слово, это когда государственные бывшие социалистические деньги были поделены среди небольшого количества людей, и в бедной России вдруг появилось рекордное колическтво миллионеров и миллиардеров, где для крупных сумм пришлось выдумывать жаргонные слова: миллион это «лям» или «лимон», а миллиард – это «ярд»: «Я ему дал два ярда». То есть люди оперируют какими-то огромными суммами, причем в наличных. Я знаю историю, как в Швейцарию приехал человек покупать какой-то огромный замок. И деньги он привез в футляре – в жестком футляре от контрабаса. То есть вся эта штука огромная была наполнена американскими банкнотами.

ТГ: Wow. Wow!

CН: А ваша пачка «сто по сто долларов», 10 тысяч долларов, на русском жаргоне называется «котлета». Вот он «котлетами» набил этот контрабас и привез деньги. Так вот люди, выросшие в этой обстановке – это совсем другие люди. Они жестче, они грубее, и те люди, которых родители хотят вырастить цивилизованными людьми, они как правило отправляют их учиться за границу.

ТГ: В Европу...

СН: Куда угодно. Поэтому такое происходит разделение. И вот этот Дудь соответствует сегодняшнему рынку. Он не только задает грубые вопросы, он в принципе молодой человек такого крепкого темперамента, с хорошим голосом, так что в нем есть, конечно, определенные достоинства, которые людям нравятся. Но Сева Новгородцев, который бы сочувственно относился к собеседнику, пытался двигать какие-то позитивные эмоции, и раскрывать – да? -- расширять сознание, может, и есть, но они сейчас не особенно популярны.

ТГ: Трудно определить, правда?

СН: Для каждого времени – свои герои.

ТГ: Вы не думаете, что очень многое зависит именно от времени, в котором вы живете, от того, что происходит, что творится в сей момент в стране, в мире, и так далее?

СН: Конечно.

ТГ: Не только от человека?

СН: Интеллигентные люди, особенно которые помнят то, что было в культурной жизни России, с ужасом реагируют на происходящее на Первом канале ОРТ. Самое страшное – что происходит ожесточение характера, падение нравственного понимания жизни, общества и людей – и с этим багажом стране потом жить. Воспитывается новое варварство, такие новые телевизионные гунны заполонили Россию. Этому, конечно, есть оппозиция – но это оппозиция неявная, она не имеет, может быть, большого выхода на телеканалы, но как всегда было – как раньше собирались на кухне, чтобы рассказывать антисоветские анекдоты и беседовать о самом сокровенном... Может дело дойти до новых кухонь, в Москве, в Ленинграде и прочая. Но во всяком случае, новая оппозиция – ее очень много среди молодежи – они находятся в противостоянии со властью, и есть принцип: «приличные люди телевизор не смотрят». Его называют «зомбоящик». Приличные люди ходят в какие-то кафе, где кучкуются такие люди, ходят в какие-то свои театры, ходят в какие-то общества, кружки, я не знаю, союзы художников и так далее – то есть происходит то, что было в нашей молодости. Мы играли джаз, и мы не хотели иметь с советской властью никаких контактов. Вот к этому всё и возвращается.

ТГ: И как последнее слово: вы считаете себя оптимистом или пессимистом?

СН: Ну, когда я один и мне надо книгу писать, то я пессимист. А так вообще, для людей я конечно оптимист, потому что это моя функция, меня как бы высшие силы поставили на эту работу, я не имею права унывать, и я должен людям помогать до последнего вздоха. Чем я и собираюсь заниматься.

ТГ: Здорово, прекрасно, спасибо вам большое, огромное спасибо.

СН: Спасибо вам.

<< возврат

 

пишите Севе Новгородцеву:[email protected] | вебмастер: [email protected] | аудиозаписи публикуются с разрешения Русской службы Би-би-си | сайт seva.ru не связан с Русской службой Би-би-си
seva.ru © 1998-2024