 |
СЕ-НО:БЛОГ |
|
СЕ-НО:БЛОГ |
Итальянское слово ‘lungo’ означает – «вдоль», ‘mare’ – это «море», а ‘lungomare’, буквально – «вдоль моря» - это набережная или променад.
По сути, Адриатическое побережье юга Италии, где дорога идет вдоль моря – это сплошное «лунгомаре», просто природа его меняется. Промышленные ангары, семейные дома, в которых как будто никто не живет, или монументальные строения государственного и военного значения.
На подъезде к центру Бари такие каменные мастодонты стоят многокилометровой цепью. Технически, это набережная, променад для граждан. Рядом плещется море, каменный тротуар подметен и ухожен, но гуляющих на нем нет. Архитектура подавляет.
Эти здания, похожие на крепости, строили в период итальянского фашизма, при Муссолини. «Иль Дуче» оставил после себя память в нерушимом камне. Впрочем, не один он. Вся историческая память города застыла в известняке.
Старый Бари (Bari vecchia) лепится вокруг гавани. Первое ее упоминание есть в римских скрижалях 181 года до н.э. Здесь кончалась Траянская дорога, за морем лежала Греция и Левант.
После 10 века Бари стал центром работорговли. Венецианцы привозили сюда славян, захваченных в Далмации (нынешней Хорватии) и на Балканах. Их продавали в мусульманские халифаты Багдада, Кордобы и особенно Каира, где они становились воинами-мамлюками.
Античный Бари строился индивидуально и беспорядочно. На карте его улицы похожи на тарелку, по которой ударили молотком. За крепостной стеной места было мало, постройки и пристройки заполняли все пространство.
С годами тут осела беднота, на узких и кривых улочках по вечерам гулять стало опасно. Путеводители, впрочем, уверяют, что все это в прошлом. Мы пошли в старый город днем, увидели трогательную картину: женщина мыла мостовую у своей двери.
От туризма, особенно пешего, а тем более по жаре, начинает болеть живот. Выбирать не приходилось – в старом городе зашли в забегаловку. Три столика на улице под хлипким навесом, меню с фотографиями блюд. Так проще, переводить и ломать язык не нужно, ткнул перстом - и все.
За соседним столиком трое местных мужчин весьма пропитого вида говорили за жизнь в стиле «ты меня уважаешь?» Хриплые голоса, трехдневная небритость. На душе стало уютно, понятно.
Однако, спокойно посидеть не удалось. Какой то юный хулиган лет 10-ти, в нескольких шагах от нас с силой бросал на камни бумажные бомбочки и они взрывались с оглушительным треском. От этого занятия он получал большое удовольствие. Громко, все на тебя смотрят.
Я терпел, сколько мог. Потом сунул в рот два пальца и издал свой фирменный свист «соловей-разбойник», которому я обучился еще на флоте. Силу звука не замерял, но за сто децибел зашкаливает, точно.
Мальчик оторопел. Я направил на него указательный палец и громко сказал BASTA! (хватит!). Подействовало. Я сел за столик, в приятном сознании, что не нарушил ни одного международного уложения по отношению к несовершеннолетним.
Рядом со старым городом – архитектурное наследие Короля Неаполя и Сицилии, наполеоновского маршала Иоахима Мюрата (во французском произношении - Жоаким Мюра).
«Он был моей правой рукой, - сказал о нем Наполеон, - но, предоставленный самому себе, терял всю энергию. В виду неприятеля Мюрат превосходил храбростью всех на свете, в поле он был настоящим рыцарем, в кабинете — хвастуном без ума и решительности». Мюрат был женат на младшей сестре Наполеона, Каролине и, грубо говоря, приходился Императору свояком.
Лев Толстой в романе «Война и мир» не без сарказма прошелся по нашему герою: «…Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно-театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте…это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде».
Мюрат носил неаполитанскую корону с 1808 по 1815 год, всего 7 лет ( в 1815 арестован и расстрелян). Бари был частью его королевства. Город был в плохом состоянии, от грязи и неустройства там буйствовала малярия. И вот, наш гусар-кавалерист, «в перьях, ожерельях и золоте» привлек архитекторов, был составлен четкий план по квадратной сетке, и 9 апреля 1813 года Мюрат собственноручно заложил первый камень.
Окончания проекта ему увидеть не удалось, но благодарные жители и по сей день называют эту часть города – самую по европейски роскошную – в его честь - «Мураттиано».
Район этот – не маленький, 10 улиц на 20, всего более 200 кварталов. Все не обойдешь, да, в общем – и не надо. Ритм заведений на улицах не меняется: магазин-ресторан-аптека.
Съездили на разведку в порт, где назавтра предстояло садиться на ночной паром в Грецию. Нашли порт, нашли ворота, но туда не пускают, это только для выезда. А где въезд? Машут рукой вдоль моря. Опять «лунгомаре». Проехали еще километра три, отыскали.
Тут раздался звонок. Звонил администратор фестиваля, мы с ним состояли в переписке уже недели три. «Так вы сможете приехать?»
Фестиваль в Черногории, а мы будем в Игуменице, греческом порту в Адриатике. Оттуда надо брать на север, пересекать Албанию. В Албании я никогда не был, про страну говорят разное.
Я помню рассказы про свирепый албанский социализм Энвера Ходжи, но все это в прошлом. Все таки, центр Европы, надо бы посмотреть, ведь туристом в Албанию вряд ли поедешь.
От Игуменицы до черногорского города Будва на берегу моря – 543 километра. Неизвестно еще, какие в Албании дороги…
Я набрал телефон администратора: «приехать сможем, ждите нас завтра к ночи!»
