СЕВАОБОРОТ

Слушайте эту передачу:

 mp3

27 апреля 1991:

Гость: Борис Иосифович Левенштейн, отец Севы

Сева: Добрый вечер, друзья! До ста лет доживают очень и очень немногие. Но если бы мой отец дожил бы до этого возраста, то на этой неделе у него был бы точно такой день рождения. Борис Иосифович Левенштейн родился в Кронштадте 4 марта 1904 года в семье портного, который обслуживал военно-морскую школу офицеров. У него работало 20 с лишним портних, которые с утра до вечера шили мундиры и шинели. Отец рассказывал, что офицерские кортики и палаши в мастерской лежали коробками. Учился он в гимназии, я видел его фотографии четырнадцатилетним юношей. В четырнадцатилетнем возрасте пошел плавать на буксир камбузником. Потом до конца своих дней не мог мыть кастрюли, хотя посуду мыл с удовольствием. Он связал себя на всю жизнь с флотом. В 1921 году матрос, вернее, матросик - ему всего семнадцать - невольный участник Кронштадского мятежа и потом свидетель революционной расправы с матросами-мятежниками. После ленинградской мореходки плавал штурманом. В 1933 году в 29 лет - капитан. В 1939-м становится заместителем начальника Балтийского пароходства. Это была огромная организация. В том году два зам. начальника были арестованы. - Что случилось с моими предшественниками? - спросил отец на собеседовании. - Они совершили ошибки, - ответили ему. - А если я совершу ошибку? - Если небольшую, поправим, - был ответ. Во время Второй Мировой отец работал в штабе Ленинградского фронта, руководил поставками осажденного Ленинграда через Ладогу. Заболел тифом, двусторонним воспалением легких и еще бог знает, чем и пережил клиническую смерть. Собственно, его посчитали мертвым, но тут с фронта приехал моряк, которого звали Юра. Он и обнаружил признаки жизни, поднял страшный хай и моего отца, в конце концов, откачали. Поправлялся он после этого восемь месяцев. После войны, в период борьбы с космополитизмом, вынужден был укрыться вместе со всеми нами в Таллинне, где начинал карьеру сначала в должности ночного дежурного диспетчера, ну а закончил свою карьеру флотоводцем и капитаном-наставником. Был гостем "Севаоборота" в марте 1991 году, за несколько месяцев до своей смерти. Он умер 7 ноября того же 1991 года. День смерти отца я, конечно, помню, но по-настоящему отмечаю его день рождения, который для меня важнее. Итак, господа, тринадцать лет назад после долгой разлуки, отец приехал ко мне в гости в Лондон...

+ Песенка отважного капитана

Сева: Дамы и господа, позвольте представить, капитан дальнего плавания, капитан с 1936 года, почетный работник морского флота, орденоносец и так далее, - Борис Иосифович Левенштейн, доводящейся мне папой.

Алексей Леонидов: А вот в вашей песне, которую вы представили, как песню, которая могла быть написана для нашего гостя... Там говорилось: "Капитан, улыбнитесь, подтянитесь...", нашему капитану улыбаться не надо, он улыбается всегда, подтягиваться не нужно, он подтянут, так что вроде бы и песня не совсем для него...

Сева: Ну, уж это вам судить. Это дело наше семейное. Батюшка, мы начнем историю с самого начала, потому что в вашей биографии много такого, что заслуживает внимание. Мы начнем с города, в которой ты родился, с крепости Кронштадт. Кронштадт ныне отделен, вернее, соединен с дорогой, но когда-то это был не только остров, но и одна из первых крепостей на Балтике и один из крупнейших портов, обслуживающих Санкт-Петербург, в котором ты родился в одна тысяча девятьсот...

Борис Левенштейн: ... четвертом году. В царское время, в среднезажиточной семье ремесленника-портного, осваивал азы, потом учился в гимназии, затем мой отец завоевывал свое имя, стали лучше жить, и я стал обретать свое лицо. Самое главное, что я учился в гимназии, как и сестра.

Сева: Но гимназия была для детей более-менее зажиточных родителей.

Б.Л.: Не совсем зажиточных, но там плата была.

Сева: Потому что я, перебирая семейные фотографии, помню тебя в серой гимназической форме с меховым воротником, в фуражке с кокардой...

Б.Л.: Гимназия имени императора Александра Третьего...

Сева: А происхождение не мешало?

Б.Л.: Нет. Там была пятипроцентная норма для евреев. Я прошел конкурсный экзамен и вошел в эту норму. Причем у нас там не было никакого антисемитизма. Когда начинались занятия по закону божьему, нас, евреев, собирали в отдельный класс, к нам приходил раввин, и мы занимались.

Леонид Владимиров: Вы знаете, сколько я слышал таких рассказов от тех временах, о процентной норме, и все время подчеркивали рассказчики то, о чем сейчас говорил Борис Иосифович. Действительно, если уж приняли в гимназию, то человек чувствовал себя равноправным и вот только на законе божьем...

Сева: Но в Кронштадте вы жили из-за черты оседлости, потому что Санкт-Петербург был переполнен и селиться там не разрешалось.

Б.Л.: Отец был ремесленником, а ремесленникам разрешалось. Он приехал в Кронштадт в 1886 году. У них была тоже квота. Он начинал там работать, мы жили там на равных правах и никогда не чувствовали никакого принуждения или призрения. Жили на равных.

Сева: Но начинал он как гражданский портной...

Б.Л.: А потом он работал в Гвардейском экономическом обществе и стал квалифицированным военным портным. Обшивал большую часть военных моряков. К началу Первой Мировой его мастерская несколько разрослась, и он обшивал выпускников нашего морского инженерного училища - гардемаринов. Он снимал с них мерки, и она получали полный комплект обмундирования, включая нижнее.

Сева: То есть все было сосредоточено в одном месте. А что за жизнь была в Кронштадте тогда?

Б.Л.: Кронштадт был небольшой, но очень чистенький, хороших город, с населением в 28 000 человек, причем главный военный порт балтийского императорского военного флота, откуда еще отправлялись парусники на завоевание и открытие новых территорий; моряки - в основном, образованный и культурный народ. Все это было у нас интеллигентно и вежливо. Кронштадт также был коммерческим центром. Ленинград был мелководным, большие корабли разгружались у нас, а грузы потом на баржах развозились по всей России. Кроме того, у нас была большая лесная биржа, откуда экспортировался лес.

Л.В.: То есть оттуда торговали лесом...

Б.Л.: Да, у нас в Кронштадте были консульства почти все стран, лес разгружали, а потом на баржах он шел на экспорт.

Сева: А как у вас разграничивалась публика?

Б.Л.: Главной улицей у нас была Николаевская, в простонародии ее называли, Господской, потому что жили на ней в основном, господа. На улице было две стороны - бархатная и ситцевая. По бархатной могли ходить только офицеры и интеллигентные люди, а по ситцевой - кухарки, гувернантки, матросы, пожарные.

Сева: А парк?

Б.Л.: Петровский и Екатерининский парк были разграничены. В Петровском парке одна сторона была для офицерства, другая - для простонародья. Была беседка для духового оркестра, гулянья. На стороне, предназначенной для офицерства, была табличка: "Нижним чинам и собакам вход воспрещен". То же самое было написано у Екатерининского парка, который шел вдоль канала по Большой Екатерининской улицы мимо Большого офицерского собрания.

Сева: Скажи, пожалуйста, а ваша семья, на какой улице жила?

Б.Л.: На Господской.

Сева: На ситцевой стороне?

Б.Л.: Нет, на приватной. В нашем доме был банк, мы жили в частном доме у немки Шунеман, на самом главном месте, рядом было Дворянское собрание, напротив - Коммерческое собрание. Квартира была из пяти комнат с бельэтажем.

Сева: Но теперь 1913 год - тебе девять лет.

Б.Л.: Это был год 300-детия дома Романовых. У нас, в Кронштадте, к этому времени построили очень красивый морской собор, было освящение собора, открывали памятник адмиралу Макарову на Якорной площади. На это освящение приезжала вся императорская семья. Нас выстроили фронтом перед гимназией в мундирчиках со сверкающими серебряными бляхами, и мы кричали "ура!", а девочки из соседней женской гимназии пели "Боже, царя храни". Кстати, на площади был раскинут шелковый шатер с двуглавым орлом, с царским штандартом, чтобы царь мог зайти туда отдохнуть.

Сева: Если вы, господа, слушаете нас сейчас с закрытыми глазами, то не открывайте их, потому что следующий музыкальный отрывок перенесет вас в то время и поможет воссоздать в воображении то, что еще не дорисовано.

+ Боже, царя храни

Сева: Гимн "Боже, царя храни", для тех, кто по своей молодости не знает этой мелодии. Далее по хронологии последовала Первая Мировая война, не знаю, есть ли, что о ней рассказать. После нее наступил 1917 год и судьба адмирала Веррена, о котором мы сегодня уже вспоминали, резко поменялась в этом году.

Б.Л.: Он был грозой всех матросов и всячески угнетал их, как только можно было. Его дом стоял на Княжеской улице и был оборудован особыми зеркалами так, что он мог видеть, что творится на другой стороне улицы, и когда матросы проходили по другой стороне, были обязаны печатать свой шаг и обязательно отдавать честь. А кто не брал под козырек, из губернаторского дома выскакивал матрос и отправлял этого провинившегося на гауптвахту. После революции этого Веррена и еще одного полковника вывели на край оврага на Якорной площади, там расстреляли, и они скатились вниз.

Л.В.: А чем, по-вашему, вызывалась такая излишняя придирчивость? Упоением властью?

Б.Л.: Они считали человека, который стоял ниже их, ничтожеством, над которым можно было издаваться по-всякому. Но было и много интеллигентных людей, порядочных, которые к матросам с уважением относились...

А.Л.: Вы знаете, я - коренной ленинградец и был таковым, пока не переехал за границу. Я учился в институте в середине 50-х. Никаких подробностей о Кронштадте известно не было... В тоже время этот город был окутан какой-то мистической тайной, и его название произносилось с уважением.

Л.В.: Я прожил в Ленинграде большую часть своей юности и очень хотел поехать в Кронштадт, но туда же не пускали... Это был красивый город, можно было поехать в Ораниенбаум посмотреть на Кронштадт издали при хорошей погоде, но больше ничего.

Сева: Как сказал Борис Иосифович, одной из причин, окутывавших город ореолом тайны, было восстание 1921 года, во время которого...

Б.Л.: В 2 марта 1921 года начался Кронштадский мятеж.

Сева: Кстати, в этом году было его 70-ти летие.

Б.Л.: Но эта дата не празднуется...

Сева: И мы его тоже тут как-то пропустили...

Л.В.: Нет, ну что вы! У меня в датах все было описано.

Сева: Ты тогда был молодым краснофлотцем.

Б.Л.: Да, мне было семнадцать лет, молодой был. С началом Кронштадского мятежа моего отца арестовали. Он был заведующим мастерскими Совнархоза. Они мотивировали этот арест так: он якобы агитировал против ревкома, который ставил своей задачей Советы без коммунистов, войска - без комиссаров и полную свободу. И крестьянские войска были недовольны тем, что земли они все равно не получили, были продотряды, которые забирали последнее зерно, и все это подготовило почву для мятежа, который возглавил писарь Петриченко. Матросы присоединились к этому. Кронштадт восстал. Мятеж продолжался до 18 марта, до дня Парижской коммуны.

Сева: А ты в это время что делал?

Б.Л.: Я приносил передачи в тюрьму. Была арестована вся местная власть, все райкомовские вожди, и отец сидел вместе с ними.

Л.В.: Но если я не ошибаюсь, кронштадские повстанцы так никого из арестованных не расстреляли?

Б.Л.: Они не успели, так как вошли наши войска. И вот тогда начались расстрелы...

Сева: Тут еще нужно вспомнить связь с Финляндией...

Б.Л.: Связь была по льду, и оттуда приехали эсеры и начали там командовать парадом, началась продовольственная помощь Кронштадту, был ведь голод, есть было нечего. У нас помещали раненых советских матросов...

Сева: А когда вошли революционные войска?

Б.Л.: На следующее утро папа пришел домой. Потом начались расстрелы мятежников. Их выстраивали фронтом и расстреливали.

Сева: А тебя не выстраивали? Ты ведь был краснофлотцем?

Б.Л: А зачем меня выстраивать?

Сева: Ну, дальнейшую карьеру, плавание вокруг Европы и за границу мы обсудим сейчас, а для того чтобы ввести в атмосферу следующего эпизода, послушаем небольшой музыкальный отрывок.

+ Леонид Утесов: У Черного моря...

Сева: Эта песня переносит нас на Черное море в начало 30-х годов, где уже старший помощник Борис Иосифович Левенштейн плавает от Балтийского пароходства и с Черным морем связано несколько эпизодов, о которых просто необходимо рассказать. В частности, есть у нас несколько семейных фотографий парохода "Жан Жорес", старпом Борис Иосифович, группа людей и классик литературы - Максим Горький, который возвращается в СССР на вашем теплоходе с острова Капри.

Б.Л.: Мы стояли в Италии, разгружали груз. Поехали в Рим - там как раз проходил парад итальянских фашистов во главе с Муссолини. Потом у Потемкина был прием по случаю нашего приезда, а потом нас попросили доставить Горького в СССР, причем ему предлагали другое пассажирское судно, но он сказал, что поедет только на обыкновенном торговом теплоходе.

Л.В.: Почему?

Б.Л.: Вот он так хотел быть с обыкновенным народом...

Сева: Пролетарский писатель...

Б.Л.: Мы подготовились к его приему, отвели ему капитанскую каюту, моя каюта была предоставлена сыну, двум внучкам, Марфе и Дарье, был его личный врач, домашний врач, которая была гувернанткой, но он заставил ее учится, и она стала его домашним врачом.

Л.В.: Сразу видно, пролетарский писатель...

Б.Л.: И еще его личный секретарь, Крючков, которого потом расстреляли. Мы пошли в Геную, догрузились, и пошли в Одессу. Горький очень хорошо вел себя на судне, завтракал с нами в кают-компании, когда проводили политзанятия, то он всегда присутствовал и говорил лектору, о том, что он неверно докладывает историю партии. По пути мы заходили по приглашению турецкого правительства в Константинополь. Мы остались на борту, а Горький сошел на берег, его партия труда принимала у себя. А мы полицейских опоили настолько, что они не смогли выполнять своих обязанностей.

Л.В.: Простите, какой это год?

Б.Л.: 1933-й. Потом мы пошли в Одессу. Правительство предлагало Горькому, чтобы его как члена правительства сопровождали эскадренные миноносцы, но он отказался. Мы пришли в Одессу, причем причал был оцеплен войсками НКВД и был подогнан личный вагон Негоды для следования семьи Горького в Москву. И в тот момент, когда мы отшвартовались, подали трап, из-под причала вылез участник шайки Мишки-"Япончика" Симка-"Пулемет". Он очень быстро говорил, за что и получил такое прозвище. Маленький, круглый еврей, по профессии он был парикмахером, по фамилии Раппопорт. Когда мы приходили на "Жоресе", он всегда нас обслуживал. Он мог из-под земли достать все, что нужно. Когда мы отшвартовались, пришли рабочие с заводов со знаменами, Горькому дали слово, который сказал: "Братцы, что я вам скажу. Лучше бы вы работали, чем пришли меня сюда слушать!".

Сева: Это называется "Речь Горького в Одессе"... А с Симкой-пулеметом были связаны другие еще дела...

Б.Л.: Да, после "Жан Жореса" я был назначен капитаном на такой же теплоход, который впоследствии назывался "Маяковский". Мне нужно было ехать в Одессу, принимать его. Так как я не знал точную дату его прихода, я дал Симке телеграмму с просьбой забронировать мне гостиницу. Я приехал на поезде, вышел из вокзала, и перед ним стояли две линейки и фаэтон. Я сел впереди, сзади сел оркестр музыкантов, который встречал меня у поезда, а Симка бежал впереди и кричал: "Капитан Левенштейн приехал, капитан Левенштейн приехал!".

Сева: Вот это Одесса! Была еще одна история. Один приятель пошел вечером получать деньги и его ограбили. На следующий день он пришел ко мне и рассказал все. Мы позвали Симку, и спросили, сможет ли он нам помочь. Он сказал, что ему нужно знать только одно, в какое время, и в каком месте. И принес портфель с деньгами. В итоге, когда я пришел в Одессу после войны, я узнал, что немцы его расстреляли.

Сева: И вот за светлую память "Пулемета" мы и поднимем бокал. А сейчас у нас наши постоянные рубрики и Алексей Леонидов доложит нам о своем событии недели.

А.Л.: Друзья, я, совершенно не зная, о чем пойдет сегодня речь на программе, выбрал события, связанные с военным делом, с войной. Хочу сказать, что в пятницу, один британский пилот совершил исторический полет. Он летал 70 минут на скорости 485 миль в час, что около 800 километров в час, в истребителе-бомбардировщике типа "Ягуар". Что же здесь исторического, могут спросить такие знатоки как Леонид Владимирович и даже Борис Иосифович?

Л.В.: Алексей, он летал не пилотом, а пассажиром на "спарке"...

А.Л.: Да, но что скорость? Подумаешь, скорость 800 километров в час и продолжительность полета час с небольшим. Но дело все в том, что летчик Джон Марви совершил этот полет, после того, как менее полугода назад перенес операцию по пересадке сердца и легких. Это первый случай, как в истории медицины, так и летного дела. Более того, этот летчик оказался шутником. Приземлившись, он сказал, что хочет записаться на курсы космонавтов. Но если говорить серьезно жена летчика и врачи признались, что думали, что совершить такой полет после такой операции является невозможной операцией. Но жена призналась, что ее супруг мечтал об этом полете и видел сны о нем. Его невозможно было остановить. Конечно же, обоим сыновьям ничего не сказали заранее, и они утром отправились в школу.

Л.В.: Я хотел бы добавить, что перед этой операцией, Джон был заместителем командира авиаполка, а сейчас стало известно, что Министерство обороны присваивает ему звание полковника.

А.Л.: Совершенно верно. А вот еще одно событие. Французская домохозяйка обнаружила ручную гранату времен Второй Мировой войны в мешке с картошкой. Представитель правительство сказал, что проведенной расследование дает основание полагать, что обнаруженная находка британского производства в форме картошки, попала в мешок, после того, как ее подцепила из земли картофелекопалка.

Сева: Спасибо, Алексей. Леонид Владимирович, ваши юбилейные и памятные даты.

Рубрика «Юбилейные и памятные даты»

Сева: Спасибо, Леонид Владимирович! Мы продолжаем разговор и следующая мелодия уносит нас в годы Второй Мировой войны.

+ Песенка двух друзей

Сева: В этой песне поется о двух раненых, умирающих друзьях, вытягивающие друг друга, а припев "А ну-ка дай жизни, Калуга, шагай веселей, Кострома", приобретает в конце песни совсем другой смысл. Я знаю, что во время войны ты умер, и друг пришел к тебе на помощь.

Б.Л.: Дело тут в следующем. Весной 1942 года я возвращался с боевого задания с Ладожского озера и должен был обеспечить переброску войск. Возвращался к месту дислокации нашей части в Ленинграде и, уже почти подойдя к своей части, я свалился без памяти. Месяц лежал без памяти в госпитале, видимо, меня посчитали безнадежным. Когда меня пришли навешать ребята, они подняли шум и сказали, что я еще дышу. У меня оказался тиф, двустороннее воспаление легких, цинга и дистрофия. Весил я сорок килограмм, пролежал восемь месяцев, пока меня подняли на ноги.

Л.В.: Но с тех пор прошло почти полвека и вы, слава Богу, в добром здравии.

Б.Л.: Благодаря тифу...

А.Л.: А я тут со своими глупыми историями про летчика...

Сева: Я вам расскажу одну историю. Папа второй раз у меня в гостях. Первый раз он приехал летом два года назад, и мы с ним поехали по Темзе посмотреть разные места, потому что он ходил по ней на теплоходе, сгружал лес. И он сразу вспомнил, что у вот этого моста они сгружали лес.

Б.Л.: Я был капитаном пассажирского судна "Сибирь", который курсировал между Ленинградом, Гавром и Лондоном. Мы останавливались у London Bridge. Я вспоминал, как перевозили золото в 1938 году.

Сева: Видимо это была плата за какое-то вооружение?

Л.В.: Да нет. СССР всегда продавал много золота. Во время Хрущева его продавали особенно много.

Сева: Но сейчас же в кладовке у капитана его не держат...

Л.В.: Так сейчас уже другие времена...

Б.Л.: Теперь другие пути есть...

Л.В.: Но СССР в те времена только и живет тем, что добывает много золота, которое добывают и обменивают на валюту.

Сева: Всякого человека, который пережил конец 30-х годов, спрашивают, как он это дело проскочил. Я знаю, что у тебя было много опасных моментов, в частности, поездка в Белфаст...

Б.Л.: Да, мы стояли в Белфасте, грузились, а после рейда мы пошли по магазинам. Возвращаемся обратно, а на судне сидит в столовой посторонний человек. Там сидел немолодой человек, с ним женщина. Я поднялся к себе в каюту, вызвал старшего помощника и приказал ему удалить этого человека с борта судна. У меня был замполитом очень нехороший человек, за всеми подглядывал, писал нехорошие вещи. Я почувствовал, что он за мной подсматривает в замочную скважину, и распахнул дверь и стукнул его по лбу. Он не забыл этого мне, написал донос, что я пригласил на борт какого-то белогвардейца, чтобы тот агитировал команду против советской власти. Из Мурманска я получил приглашение к большому разговору с начальником пароходства...

Сева: Ну, в общем, на этом нам нужно заканчивать разговор с вами. Одно только могу сказать, что и везло в жизни, но и храбрость ты проявил необычайную, о чем поется в этой песне. До свидания, господа, до встречи в том же месте, в тот же час на будущей неделе.

+ Песенка отважного капитана

<< возврат

 

пишите Севе Новгородцеву:[email protected] | вебмастер: [email protected] | аудиозаписи публикуются с разрешения Русской службы Би-би-си | сайт seva.ru не связан с Русской службой Би-би-си
seva.ru © 1998-2024